Не говорит ли мир на каждом шагу – доделай меня? Не стоит ли он в каком-то безнадежном упорстве на своем, не отпуская нас, не давая нам покоя, требуя вернуть ему самого себя, словно это и правда в наших силах? Не говорим ли мы в ответ на это: наше дело мыслить, а не делать; да ведь мы ничего и не умеем кроме этого! Все наши достижения и успехи, которыми мы гордимся сами и которыми учим гордиться наших детей, – все они обязаны своим происхождением одной только мысли. Разве можем мы похвалиться, что нам ведома божественная легкость дела, – мы, обученные всем ненужным искусствам, кроме этого: возвращать вещам, судьбам и событиям их первозданную подлинность, делая мир – миром, закат – закатом, а черный цвет – черным цветом? И так ли уж кощунственно будет предположить: да не питается ли наше мышление, словно паразит, этой не-сделанностью, не-завершенностью, полу-истинностью нашего мира? Или, быть может, еще того хуже: не оно ли – в прочих случаях ничтожное и нам подчиненное – само становится причиной этой не-довершенности и полу-истинности?
В какие бы живописные одеяния ни рядилась Истина, какие бы напыщенные и пустые речи она не вела, ей все же всегда удается ускользнуть от самой себя и остаться в стороне. Через румяна и белила проглядывает чистота девичьей кожи, и накрашенные ресницы не скроют бездонную глубину глаз. Да, ведь и за ее лепетом отчетливо проступает величие молчания. Нельзя сказать, чтобы она не любила все эти побрякушки или избегала собирать вокруг себя толпы праздных зевак с косыми от любопытства глазами. Ей ведь не чужды ни тщеславие, ни кокетство. Вот только верно ли мы поняли, что скрывается за этим? Не сама ли она придумала и научила всех нас этой чудесной игре в «Быть» и «Казаться»? Но где же здесь одно, и где другое? И верно ли – как мы это всегда думали, – что первое – это удел Истины, тогда как второе принадлежит всем прочим? – Впрочем и сами эти вопросы – разве они ни из области все той же болтовни и того же притворства, в одеянии которых Истина предстает перед нами? И не потому ли мы не хотим согласиться с этим, что наше согласие означало бы, что Истина просто-напросто не имеет собственного имени?.. Истина безымянна – не в этом ли и вся разгадка? Да и зачем ей имя раз уж у нее нету даже приличной родословной? Ни потому ли она готова одеть любое одеяние, которое придется нам по вкусу и назваться любым именем, которое в состояни произнести наш язык? Она даже готова «Быть» – казалось бы, чего нам еще желать? Разве только то, чтобы через это «Бытие» не проступал время от времени какой-то волшебный свет, не доносились чьи-то чарующие голоса, не мерцали вдруг другие, невиданные доселе созвездия, смущая нас тревожными подозрениями и отравляя наши привычные сны.
