Разве не сначала начинаем мы каждый свой день? И всякое мгновение этого дня – не готово ли оно стать тем началом, о котором столько говориться?
Разве, – спрошу я еще, – разве Время было когда-нибудь нашим врагом? Ну, разве что мы сами сделали его таким, заглядывая за его границы и предпочитая ему чужбину. Не готово ли оно и сейчас меняться или идти вспять или останавливаться по первому нашему зову?
Итак: отчего бы нам ни начать все сначала прямо сейчас? Сию минуту? Пока стрелки часов еще только начали свой бег к следующему мгновению? Ведь оно всегда в нашем распоряжении, это «всё сначала», – последнее приобретение, которое мы делаем на пути нашего Изгнания и, может быть, первый шаг, возвращающий нас нашему Возвращению.
Спрашивает Августин: дай мне узнать и постичь – надо ли сначала познать Тебя или воззвать к Тебе? Или – чтобы познать – надо именно это: воззвать к Тебе до и прежде всякого познания?
Взывание, как условие и основание познания, – зов, как метод направляющий нас к Истине, – кому придет охота углубляться в такую сомнительную эпистемологию? Да ведь и сам Августин прежде всякого зова указывает на веру, предваряющую зов и возвращающую нас этим предварением в границы понятного. Ибо и в самом деле: как взывать не зная? Ведь и та вера, о которой говорит Августин, в конечном счете обнаруживает себя, как знание.
И все же нам следует идти именно этим путем. А лучше сказать – идти безо всякого пути, ибо взывать в никуда, значит находиться так далеко от каких-либо путей, как это только возможно.
Я сказал «в никуда», и это именно то, я хотел сказать. Ведь указующее направление «к Тебе», в действительности не указует ни «туда», ни в какую бы то ни было противоположную «сторону». И само это «Ты», оно, воистину, не «это», и не «то», а разве только вот что: условие самого этого нелепого зова, – сомнительная возможность, обрекающая нас на взывание, – Ничто и Нигде, не соприкасающиеся ни со мною, ни с миром, ни с Истиной. Не смешно ли взывать в это Никуда, к этому Нигде? Не подтверждает ли сам этот зов, что «Ты» – всего лишь жалкая метафизическая метафора нашей оставленности?
И все же: не оно ли, это взывание, и есть тот последний «метод», к которому нам следовало бы обратиться, – то первоначало, которое мы уже давно устали искать, но о котором все еще храним смутную память, как о самом главном? Не есть ли они, и впрямь, самое главное – все-вновь-возвращающее или, быть может, все-вновь-творящее? Разве ни с него начинается само Начало? И возвращающее меня Возвращение не обещано ли им – зовущим? Не тем ли и наполнено он, это взывающее?
