Кажется, уже не впервые спрашиваешь ты о моем имени, – как будто это самое простое дело на свете, – назвать имя. Как знать, возможно, когда-нибудь я и сумею назвать его, но, разумеется, не прежде, чем узнаю его сам. Случится ли это, когда я достигну конца пути или этому суждено произойти уже там, за той чертой, где кончаются все пути и начинается нечто, чему нет названия ни на одном языке, – кто знает? Не знаю я и того, захочешь ли ты повторить тогда свой вопрос. Быть может, и для меня самого ответ на него уже не будет иметь никакого значения. – Оттого, вероятно, я не уверен сегодня даже в том, стоит ли отдавать свое время ожиданию…
– Да вы вконец изолгались!
Что за восхитительная похвала! Неужели, я, и в самом деле, заслужил ее?
Оглядываясь вокруг, вспоминая и прислушиваясь, невольно начинаешь испытывать беспокойство. Куда ни посмотришь, всюду взгляд проваливается во что-то рыхлое, едва оформленное, невнятное, неопределенное. Рыхлые лица, рыхлые глаза, рыхлые мысли. Рыхлые проповеди с церковных кафедр. Рыхлая, смутная вера, – она походит на спитый чай. Рыхлые убеждения, которые расползаются, словно забытые с прошлого года гнилые яблоки. Рыхлые книги, напоминающие переваренную вермишель. Рыхлые речи политиков, невнятно вещающих об «общечеловеческих ценностях» или «защите наших священных традиций». Рыхлые выставки, фестивали, ярмарки, собрания, резолюции. Неопределенные очертания всего: слов, улыбок, встреч, судеб, самой жизни и самой смерти, – не то они есть, не то только мерещатся. Вне подозрений остаются только дети, всегда безмолвное небо, да этот лес, – по-прежнему хранящие верность своему Создателю.
Что же еще остается, как не это, единственное: пробиваться сквозь это мутное, рыхлое, смазанное, невнятное, не зная – куда и не зная – как, но только бы – отсюда?..
Мы очень богаты, – говорим мы без тени смущения.
Что же это за богатства, которыми мы так гордимся?
Конечно же, это кровь, текущая в наших жилах. Конечно же, это форма носа, цвет волос и разрез наших глаз. Конечно, это и язык, на котором мы лепечем наши милые глупости о «национальном интересе» или «судьбе народа». Кажется, есть у нас и еще кое-что. Ах, да, чуть было не забыл. Это «еще» называется «наши традиции». Разумеется, они всегда – «великие», ведь иначе они, конечно, ни были бы нашими. Великие традиции, естественно, предполагают и великое Прошлое, и не менее великое Будущее. Что же касается Настоящего, то разве Прошлое и Будущее – не достаточные поручители за наш сегодняшний день? К тому же, посмотрите: разве не остались все наши богатства при нас? Придет день – и мы пустим их в оборот, – мы, – гордящиеся текущей в наших жилах кровью и местом, где нам довелось родиться…
