Театр, куда каждый вечер зазывает нас метафизика, всегда славился своими декорациями, изображающими беспредельные дали и невообразимые пространства, раскрашенные в розовое и голубое. С каким упоением игралось на этих старых подмостках! Какие страсти кипели здесь, под стеклянным солнцем! Но со временем краски на декорациях выцвели и местами осыпались. Половицы расшатались и скрипят, и сквозь щели в стенах тянет сыростью и холодом. С тем большей страстью продолжает метафизика играть свою роль, так, что начинает казаться, что и сумрак, и запустение, и пыль, все входит в замысел ее пьесы. На что, собственно, она надеется, – ведь у нее совсем не осталось зрителей? – «Великий ветер!» – кричит она и в ее голосе слышаться совсем незнакомые ноты. – «Приближается великий ветер!» – И ведь верно: уже стучат и хлопают незапертые ставни…
Кто никогда не кружил с метафизикой в ее лунных танцах, тот по-прежнему будет думать, что «свобода» – это одно, «необходимость» – другое, а между «действительностью» и «сном» такая же разница, как между небом и землей. – Разве вы никогда не были влюблены? Тем ли вы были заняты тогда, что ловили свою возлюбленную на противоречиях? Неужели вы тратили время на то, чтобы вникнуть в ее ребяческий лепет? – Ну, разумеется, «свобода» – совсем не то же самое, что «необходимость». Но при чем здесь метафизика? Виновата она разве, что вам приснилось однажды, что она занята только определениями и доказательствами? В конце концов, каждому снится только то, что он заслуживает. У метафизики же только одно занятие, – лунные танцы.
Любовь, которую мы привычно называем одним из наших чувств, составляющих наш внутренний мир, в действительности, совсем не является исключительно нашей собственностью. Правильнее считать, что ни она принадлежит нам, но сами мы принадлежим этой любви и созидаемся ею, подобно тому, как заливающий землю лунный свет принадлежит не себе, но созидается невидимым солнцем. Конечно, это звучит нелепо, ведь все мы знаем, что любовь – это всего только одно из многих переживаний, которое приходит из глубины сердца, чтобы подтвердить наше существование. Правда, мы охотно признаем, что она порой властвует над нами помимо нашей собственной воли, ведь недаром же любят повторять, что любовь зла, а сердцу не прикажешь, – но, в конце концов, мы наперед уверены, что это сжигающее, пьянящее или просветляющее нас чувство все же всецело принадлежит только нам, – тому внутреннему миру, который мы ценим более всего, с завидным упорством противопоставляя его всему «внешнему».
