ЭПОХА ПОСЛЕСЛОВИЙ. Нашу эпоху следовало бы назвать эпохой послесловия. Как и всякое послесловие, она не имеет будущего, ибо будущее подобно отражению – оно существует в силу скрытых в настоящем возможностей – нам же выпало исчерпать все возможности и расставить все точки. Но эта эпоха не имеет и прошлого. Ведь прошлое – всегда только тень будущего, которое возвращает его настоящему. (Его, впрочем, можно сравнить также с услышанной молитвой). Вероятно, нам следовало бы сказать, что эпоха, в которой мы живем, целиком принадлежит настоящему. И это было бы верно, если бы это настоящее не просвечивало само через себя, подобно гаснущему вечернему небу. И верно! Ведь подлинное настоящее твердо стоит на земле, без страха заглядывая за горизонт, – оно творит и прошлое, и будущее, зная, что без них оно – всего лишь снящийся самому себе сон. Наше настоящее не знает ни вчера, ни завтра. Ни таково ли оно и в самом деле – наше настоящее: призрак, не отбрасывающий тени, мираж, блуждающий в пустом пространстве, о котором он не может сказать ни «да», ни «нет»? Оно не властвует ни над прошлым, ни над будущим, бессильное творить, лишенное покоя, не узнающее самого себя. – Итак, ради этого писалась вся Книга? Что ж, может быть и так. В конце концов, эта мысль возмутительная только для тех, кто думает, что именно на этой Книге сошелся клином белый свет. Существуют, быть может, и другие Книги, и даже лучше этой, – прочитанной и отложенной в сторону.
Сколько бы ни путала метафизика сны с явью, сколько бы ни приписывала своим грезам реальность, – в глубине души она всегда помнит, что сон – это сон, а реальность – нечто прямо снам противоположное, ей неподвластное, враждебное и чужое. Перед лицом этой реальности, метафизика всегда чувствует себя в роли беглянки, хотя, по правде говоря, что может быть нелепее: та, которой принадлежит весь мир, бежит сломя голову, спасаясь от неутомимой погони! Чувствует ли она, что ее власти над временем, пространством и Судьбой не хватает чего-то очень существенного, или, быть может, что есть какая-то совсем другая власть, или даже еще хуже – другое время, другая Судьба, другое пространство, о которых ей ничего не дано знать? Тревожит ли ее неспособность отказаться от грез и пойти навстречу реальности?.. Как бы то ни было, метафизика – вся испуг, вся трепет, вся – ожидание неизбежного. Ей следовало бы, наверное, затаиться и умолкнуть, – но как раз этого-то она и не умеет. Не петь и не славословить, значит для нее то же, что и умереть. И она поет, чувствуя за спиной холодное дыхание того, что называют реальностью, шорок неотвратимо приближающихся шагов. Если бы только научиться превращать это чудовище в сны! Но вся беда в том, что реальность охотно позволяет превращать себя во что угодно. Облекаясь в любые образы и одеяния, она, как и прежде, не устает угрожать божественной свободе сновидений, обрушивая на них стрелы из своего безмолвного и невидимого царства.
