После случившегося она избегала контактов с отцом Эндрю. Когда его пальцы коснулись ее рта при целовании тела Господня во время причастия, Джина задрожала. Она пыталась молиться, чтобы испросить прощения, но лишь сильнее ощущала свою греховность.
«Неправда, — в отчаянии думала она, когда, закрыв глаза, видела перед собой осуждающее лицо бабушки Парелли. — Я не такая, как бабушка Гертруда. Я не могу быть такой. Я — хуже».
Ей казалось, что раскаяние ее было недостаточно искренним, недостаточно глубоким, так как она по-прежнему мечтала о том, чтобы Эндрю обнял ее, чтобы снова поцеловал…
Хуже всего было то, что она не только потеряла возможность снова оказаться в его объятиях, но и лишилась верного друга, который так много значил для нее.
Они перестали избегать друг друга лишь поздней весной, во время пикника. Прихожане играли в мяч или жарили сосиски. Отец Эндрю пригласил ее пройтись с ним — он собирал хворост для детей, которые поджаривали орешки.
Джина подняла воротник своего спортивного свитера и посмотрела, не привлекла ли чьего-либо внимания. Никто не смотрел в ее сторону. Даже ее мать была поглощена приготовлением салатов.
Ее сердце гулко колотилось в груди, когда она молча шла за ним среди деревьев.
По-видимому, Эндрю был намерен рассеять тучи, вернуться к прежним нормальным отношениям. Но каким-то необъяснимым образом их разговор принял иное направление и превратился в мучительную исповедь каждого о своей любви.
— Я никогда, никогда не мог предположить, что такое случится, — задыхаясь шептал Эндрю. — Ты не можешь себе представить, как горячо я просил у Бога прощения, как просил направить меня на путь истинный. Но, Джина, что-то такое существует между нами, чему я не могу воспротивиться… Я пытался. Бог тому свидетель — я пытался…
— Я тоже, — внезапно призналась она, закрывая лицо руками. — Эндрю, мне страшно… Ведь это грешно?
— Я не знаю, Джина, я больше ничего не знаю. Я знаю лишь то, что я чувствую, моя сладкая, моя прекрасная Джина… Не плачь, пожалуйста.
Он смахнул с ее щек слезы. Затем каким-то образом одеяло, которое он захватил для того, чтобы набрать в него сучьев, оказалось на земле между дубов и цветов лесного заповедника, под покровом душистого зеленого шатра. Их любовные ласки поначалу были робкими и невинными, но затем взявшая верх страсть не оставила места для страха, сомнения или колебания.
Эти короткие полчаса оказались самыми яркими в жизни Джины. А когда все осталось позади, она была почти парализована сознанием вины.
