— Уважаемый товарищ, — обратился я в третий раз к незнакомцу, — хорошо, оставайтесь в одежде, но мне все-таки хотелось бы знать, что вас сюда привело и чем я могу быть вам полезен.
И тут мне пришла в голову мысль, что, может быть, посетителю плохо. Я быстро подошел к нему и распахнул отвороты тулупа… Передо мной сидел улыбающийся Антон Алексеевич.
— Ну, вы меня и разыграли! — упрекнул я Константинова. — Только не понимаю, к чему весь этот маскарад. Вы что, сами на рыбалку собрались и меня пришли приглашать?
— Возможно, и так!
— Зря старались, я не рыбак и не охотник, — сказал я, переходя на более официальный тон.
— Дмитрий Константинович, не обижайтесь. Уж очень люблю пошутить. Говорят, что у многих это с возрастом проходит, а я хоть и стар внешне, но душа все еще молодая. Да и жить с шуткой как-то веселей.
— Знаете, Антон Алексеевич, я рад, что таких шутников, как вы, не так уж много. Я рад, что «у других проходит», а то хоть швейцара у дверей ставь.
— А это не просто шутка, а со значением.
— С каким значением?
— А с таким, что это и есть тот самый мохнатый мучитель Ванюши, который не давал ему покоя ни днем ни ночью, все эти годы истязал и был причиной столь тягостного удушья.
— Вы в этом уверены?
— Несомненно. Мною уже проведена накожная проба.
Я посмотрел на тулуп, который Антон Алексеевич небрежно сбросил на стул, и ничего особенного не заметил. Обычный дубленый тулуп светло-коричневого цвета, потертый и заштопанный во многих местах.
— Так вы все же ходили без меня к Клюевым? А ведь, если мне не изменяет память, мы хотели побывать там вместе.
— Да, ходил! Каюсь, не должен был этого делать, но такой уж беспокойный у меня характер, не смог утерпеть. Очень хотелось проверить правильность нашего предположения.
— Вы хотели сказать «своего»?
— Не будем мелочны, ведь к этой мысли и вы склонялись. Я только раньше высказал ее вслух.
— А как вам удалось установить, что именно шуба явилась причиной болезни? — теперь уже с неподдельным интересом спросил я Константинова.
— А я уже почти знал, что именно с ней связаны страдания.
— И промолчали?
— Я говорю «почти» и, естественно, должен был в этом убедиться. Рассуждения мои были приблизительно следующими. Когда я в то наше первое посещение садился на постель к больному, одеяло подвернул под матрац. При этом нащупал овчину, которая лежала под матрацем. В тот момент я не придал этому значения, и только позднее тулуп стал одним из звеньев, так сказать, логической цепи моих рассуждений.
