— Ты не беспокойся, мы коней у тебя не отымем. А так не беги, попадешь под пулю.
Когда выбрались из зоны обстрела и убедились, что немцы не собираются их преследовать, Лещенко послал Глазырина и Палеева с автоматами вперед для охранения и разведки пути, а Кучерову приказал с Юсуповым и еще тремя бойцами прикрывать отход. Так прошли около десяти километров, никого не встретив.
— Знаешь, Снегур, — сказал Лещенко, — я думаю, нашей дивизии дали другое направление. И полк наш повернули перед нами, далеко не доходя до Несвижа! Вот увидишь, так и окажется.
Когда дорога, по которой двигался Лещенко со своим расчетом и пушкой, вышла на шоссе, ведущее к городу Столбцы, была уже звездная, тихая ночь. Посланные вперед в разведку Глазырин и Палеев заметили впереди конную повозку. Они притаились у обочины и услышали тихий говор. Похоже, ехали два русских бойца по направлению на Столбцы.
— Куда едете? — спросил, внезапно подойдя, Глазырин.
— Э, батькови вашему сто чертив, як вас нанесло, шо мы и не чулы, — сказал спокойно густой хрипловатый голос.
Глазырин посветил фонариком: сухое, немолодое лицо с обкуренными черными усами на мгновение появилось перед ним, и другое — молодое, бритое.
— Больно спокойно ездишь, отец. Ну, как бы это не мы, а немцы были?
— А чего немцу ночью по дорогам ходить? — усмехнулся встречный. — Он ночью по хатам ночует. А хоть бы и немец, от нас бы не утек.
— Да-а? — с сомнением протянул Глазырин.
— А гляди! — Встречный внезапно выхватил шашку и со свистом рассек ею воздух над головой разведчика. — Удобная штука.
Все становилось на место.
— Из какой же вы части, отец? — с хитрецой спросил Глазырин.
Из названия части, о которой «говорить не полагается», оказалось, что все они «одного батька сыны», и дивизия их не какая иная, а именно девятая.
— Когда так, мы, выходит, с тобой с одной части, — сказал казак.
— Я же так и признал. Куда это вы запропали? Мы с немецкими танками бьемся, до черта их, однако, набили… — Глазырин чувствовал, что перехватывает лишнего, но не мог удержаться: уж очень хорошо было это ощущение так удивительно окончившегося боя! — Вас обороняли с фланга, а вас-то нет и нет!
— Нас к северу завернули; як его… город-то называется? — спросил усатый своего спутника.
— Столбцы.
— Ну вот, так воно и есть: Столбцы. А я отстал, починялся в дорози…
— Вот оно как! — протянули одновременно Глазырин и Палеев. — Ну ладно, значит, все в порядке.
А по лесной дороге шел остальной расчет пушки около своего орудия. На конях сидели Атмашкин и парнишка. Лейтенант шел рядом, дыша лесной свежестью. Все в душе его открывалось навстречу тому родному и спокойному, что было еще не близко, но наступит. Будет продолжаться жизнь, в которой, он помнит, как совсем маленький сидел перед фотоаппаратом, обняв любимого щенка, и улыбался. Карточка и сейчас, наверное, стоит у матери на комоде. Помнит, как он входил в светлый класс и лица ребят оборачивались ему навстречу. И тот день, когда в железнодорожном клубе своего города — отец его был машинистом! — вышел на сцену и пел: «Скажите, девушки, подружке вашей…», и сам услышал, как верно и прекрасно зазвучал его голос. И все окружили его, и он, уже кончавший школу мальчик, с серыми ясными глазами и светлыми волосами, радовался, что вот так хорошо получилось. Потом — на второй год войны — краткосрочные арткурсы и… напряженный, опасный боевой труд на фронте.
