Девчонок в павильон подвозили чуть ли не сотнями и с утра до вечера заставляли оголяться, принимать позы, маршировать прямо посреди нашего полигона. Манекенщицы, как и мы, частично болели, частично отлынивали и тоже не успевали подготовиться к празднику, что выводило из равновесия их распорядителя. На площадке метались два разъяренных главнокомандующих: наш — грузный, краснолицый, ощутимо пованивающий потом, и миниатюрный, вылизанный начальник модельного агентства. Матерились оба, впрочем, на равных. Девушек было жаль, ни одну не похвалили ни разу, лишь бранили. Они флегматично поводили глазами в ответ, когда командир называл их коровами и мочалками, и продолжали по команде сновать туда-сюда на тонких ножках, сохраняя на лицах профессиональные улыбки. Толик спрашивал у их начальника, когда тот увезет, наконец, своих девок, а то очень уж не хочется выкалывать пацанам глаза.
Мне повезло работать неподалеку от той, что рекламировала микроскопическое платье. Моделька — презрительная мина, рука на боку, сисечки бодро подрагивают в такт походке — в сотый раз прошла мимо меня, но удовольствия своего директора не вызвала. У нее были тощие изможденные ляжки, а на руках от худобы проступили вены. «Потолще-то глисты не нашлось?» — размышлял вслух Толик, поглядывая на нее.
Позвонила Лера, напомнила, что они с мамой ждут меня. После того как я повесил им кронштейн, мне поручили прикрепить еще и полки, куда будут складывать сантиметровые ленты, обмылки для черчения и прочую чепуху, что захламляет столы. Я быстро покидал вещи в сумку и, отряхнув колени, стал пробираться между полуобнаженных ароматных тел, стараясь не прикоснуться к ним своей пыльной робой.
Материн голос я заслышал еще на подходе к ателье — он был громче обычного и слишком уж беспокойным. Не о длине брюк она спорила с кем-то. Вот она замолчала. Первой, кого я увидел, была Лера, которая окинула меня вскользь невидящим взглядом и готова была уже отвернуться, когда я окликнул ее. Узнав меня, она встрепенулась, смутилась почему-то. Не улыбнулась, не подошла. Мама, стоя ко мне спиной, лихорадочно перерывала кипу одежды на закроечном столе, бормоча что-то. Я подумал, что это она там ищет, и тут заметил женщину. Она сидела на стуле у стены, и ее безмолвность, суровая недвижность не оставляли сомнений — это не клиентка, которая ждет, пока ушьют ее юбку. Аллу я представлял себе совершенно другой — этакой тетюхой с чернявыми усишками, но она оказалась миниатюрной молодухой, гладенькой, прозрачно-светлой — с отливающей розовым кожей, тусклыми пепельными волосами. Глаз белесый, злой. Тонкий ротик сжат печальной подковкой. Сидя подчеркнуто прямо, она, сложив миниатюрные ручки на коленях, невыразительно и неотрывно глядела на мать.
