— С возрастом, Попович, — сказал наконец чародей, — нападает на мужчин нездоровая сентиментальность.
— А нельзя в преклонном тридцатилетием возрасте толику предусмотрительности получить? — хмыкнула я. — Чтоб не скрести силы по донышку, а в казематах пару дней поспать, прежде чем чардеить направо и налево?
— Посплю, — пообещали мне. — Отправлю тебя в столицу и…
«А присмотрит кто? За тобою и за приказом?» — хотелось спросить, но промолчала. Он все уже решил, в Крыжовене меня видеть не желает. От недоверия либо из необходимости простушку-нечародейку от опасности уберечь. После расскажет. И с личными темами я приставать к нему не буду. Не ко времени. В Мокошь-граде расстанемся. Подумаешь, на недельку дольше пострадаю.
Семен уютно дремал на моем плече, и я не отказала себе в удовольствии сунуть нос в его волосы. Мята и ваниль, немножко дубовой коры, чуточку дыма, знакомые все запахи, приятные. Век бы так сидела. За городской заставой я велела извозчику править к богадельне.
— Куда? — переспросил Семен, открыв глаза. — Ах, прощаться.
— Здесь сойду, — предложила я, — а ты в приказ поезжай.
— Даже не надейся от меня избавиться. Было сказано — ни на шаг.
Малышня обступила нас, радостно галдя. Дети в новых нарядных костюмчиках, умытые, причесанные, сытые. Перфектно-то как! Крестовский посмотрел на меня удивленно.
— Геля! — кричал Мишка. — Что за новый фраер?
— Стыдись, отрок Степанов, не фраер, а целое его превосходительство, начальник мой из столицы.
— Чародей? — Костыль сбросил под ноги ворох искорок. — А так могет?
Шеф признался, что не могет, и блаженненький Митька в утешение отдал ему почти не обгрызенный леденец.
— Евангелина Романовна! — Квашнина помахала с вершины лестницы. — В кабинет проходите.
Одарив бывшую мадам Фараонию быстрым взглядом, Семен вернулся к своему леденцу.
— Одна ступай, я здесь подожду.
Беседа наша с директрисой затянулась почти на час, я рассказала о приказных новостях, она о приютских. Мой скорый отъезд Елизавету Афанасьевну удивил и не обрадовал.
— А Грегори наш воин как же? — спросила она шаловливо. — Так и бросишь страдальца?
Посмотрев на свой перстень, я призналась в том, что Волков с арестантами вытворял.
— И что? — удивилась Квашнина. — Его пассию обидели, он отомстил. По-мужски это, по-джентльменски. А то, что не по закону, так и…
Поморщившись от запаха жженого сахара (именно так мне квашнинское чародейсво пахло), я перебила:
— Господин Волков вовсе не заезжий аглицкий стихоплет, а чиновник.
