В синих глазах читалась жалость, не высокомерная, а вовсе виноватая; чтоб скрыть ее, Семен привлек меня к себе и шепнул:
— Не могу…
Я совсем немножко помедлила, прежде чем отстраниться.
— Ну, нет так нет, ваше превосходительство.
Сани остановились у кладбищенской сторожки, поданную для помощи руку я проигнорировала, спрыгнула с саней сама.
— Блохина за оградой…
— Молчи, — махнул Семен букетом. — Ступай за мной.
Извозчик остался ждать, мы обошли сторожку, увязая в сугробах и хрустя наледью, приблизились к торчащему из снега деревянному кресту.
— Здесь, — сказал чародей уверенно и бросил букет вперед, гвоздичные стебли вонзились в наст как ножи. — Эх, Степан…
— К Давилову он является, — наябедничала я без благоговения, — во снах, просит праха не тревожить.
— Неужели? — удивилось начальство. — К Евсею Харитоновичу?
— Губешкину еще стращает, но ее молчаливо.
— А это уже любопытно. — Крестовский посмотрел на могилу. — Только эти двое?
— Может, еще кто удостоен, мне не сказывали.
— Понятно… Пошли.
— В город?
— Рано. Сперва давай по кладбищу прогуляемся.
Романтичного в прогулке не было ровным счетом ничего. Шеф изображал экскурсанта, ходил от памятника к памятнику, читал выбитые на граните либо мраморе эпитафии, шевеля губами, подсчитывал годы жизни усопших. Горожане и после упокоения находились в соответствии прижизненному своему статусу, мещане лежали отдельно от купцов, последние же еще ранжировались по богатству. Позолоты в гильдейском секторе было столько, что в глазах рябило.
— Любопытно, — проговорила я, заметив в отдалении могильщиков за работой, — отчего священника при них нет. Разве на месте отпевать не положено?
— Положено, — согласился Семен. — Прости, если мои прикосновения тебе теперь неприятны, но будь любезна мне плечо свое предложить.
— Чего?
— Слабость, — объяснил он и тяжело оперся на мое плечо.
Я-то спрашивала о другом, о том, отчего вдруг чародей решил, что мне близость его противна, но решила не настаивать. Крестовский едва шел, но повел, несмотря на слабость, не к саням, а через главные ворота, мимо сторожки обратно к могиле Блохина. За время нашего отсутствия гвоздики вымахали в длину локтей на пять, лианно оплели крест и сменили цвет на иссиня-черный.
— Понятно, — вздохнул Семен, и я заметила блеснувшие в его глазах слезы.
Кое-как загрузившись в сани, даже извозчику пришлось подсоблять шефу, мы поехали в город. Крестовский, не скрываясь, плакал, а я сидела тише мыши и сдерживалась, чтоб самой не разреветься. Таким я шефа не видела никогда.
