— Ногу ему отнимать придется, разбойнику этому. Не успей я гангрену купировать, закопали бы с двумя конечностями.
— Что вообще происходит? — пискнула я из-под начальственной подмышки. — Объясни.
— Ты до сих пор не поняла? И этот, — Крестовский кивнул головой на Рачкова, — до твоего возвращения довольно красноречив был. Твой Волков драгоценный на этих мужиках навий артефакт испытывал.
— Чего?
Ноздрю унесли, Старунов замыкал процессию, размахивая пустым графином, в камере остались только мы с Антипом.
— Чего? — передразнил он меня, вращая глазами. — Того! Сказал, людишки вы пропащие, клейма ставить негде, хоть польза от вас какая будет, дудочку из кармана вынул, пузырек еще с лоскутками… А уж дерется как! Пристав! Как же. Тростью своею так меня отходил, до теперь кровью харкаю!
— Григорий Ильич? — переспросила я жалко.
— В другую камеру меня отведи, в чистую, — попросил шеф.
— Погоди! Господин Волков…
— На Ноздрю паразита подсадил. — Твердым нажатием на плечо меня направили к двери. — Этого запри пока, ключ в кармане… Паразит вызрел, покинул тело носителя, изрядно его повредив…
Семен подождал, пока я возилась с замками, и опять определил к себе под мышку.
— Я ведь не подозревала даже… Как так с живыми людьми?
— А он их за людей не держит, — объяснил Крестовский. — А дела свои считает воздаянием благородным. Око за око, зуб за зуб. Но умен, черт, не отнимешь, сообразил, как целый артефакт в человеческой плоти себе вырастить.
— Это не он, а мадам Фараония, чародейка, я рассказывала.
— Собираешься мое высокое мнение о талантах жениха порушить?
Ядовитостью сарказма этой фразы можно было травить клопов целого квартала.
— Уверена, — сказала я строго, — что Григорий Ильич предоставит нам объяснения сразу по пробуждении.
— Мне. Тебе он покаянное письмо напишет.
— Не суть!
— Попович, это на тебя не похоже. Ты чудовищное беззаконие оправдываешь? Может, тебе такое заступничество благородного заграничного джентльмена льстит?
— Думайте, как вам угодно! Только прежде чем обвинять, обе стороны выслушать надобно.
В белоснежные ангельские крылышки господина Волкова верилось мне с трудом, вовсе не верилось. В Грининой это манере, в которой справедливость выше закона может быть поставлена. Но Крестовский столь откровенно надо мною потешался, что согласиться с ним я не могла.
— Ваше превосходительство! — настиг нас Давилов и подхватил шефа под другую руку. — Позвольте помочь.
Мы втащили Крестовского в камеру, где он провел ночь, устроили на нары. Хозяйственный регистратор подложил под рыжую голову подушечку-думку, прихваченную из присутствия. Растянувшись во весь рост, Семен Аристархович принялся командовать:
