Я с воплем ужаса непроизвольно укрылась за его спиной, опасливо выглядывая и готовясь к обороне. Но существо, вняв угрозе, захлопнуло рот, обиженно шамкая челюстями и недовольно зыркая на нас выпученными водянистыми глазами. А Левушка, убрав нож, попытался договориться миром.
— Не серчай, дяденька Водяной! Не своей волей мы пришли. Сам знаешь, дороги к Медному царству иной нет. Я в прошлый раз честно обойти пытался, так в болоте едва по уши не увяз, а до этого чуть трухлявой колодой не оборотился.
— А мне до того какое дело? — капризно протянул Водяной, устраиваясь поудобнее и подкладывая вместо подушки мой рюкзак. — Постоял бы век-другой на болоте пеньком, может, ума бы и поприбавил.
— Так я ж не по своей надобности шел, — о чем-то, видимо, уже известном напомнил Левушка. — Ради внучки твоей старался.
В мутных глазах Водяного что-то дрогнуло, но с места он не сдвинулся, еще вольготнее раскинувшись на тропе.
— Нужна мне такая внучка, которая с врагом моих подопечных спуталась.
Склизкая лапа (или все же рука) с перепонками между пальцами в жесте обличения указала на Ивана.
— Вся в мать, — явно имея в виду Василису, доложил Водяной. — Такая же бестолочь. Удивительно, как этот аспид ядовитый, — он снова указал на Ивана, — еще ее на мелкие кусочки не разрезал и формалином не залил. Хотя сколько она, бедная, натерпелась, пока лягушачью шкуру жгли!
— Можно подумать, мы ее в такой наряд одели, — фыркнул Лева обиженно, видимо, пытаясь воззвать к совести Водяного.
Хотя откуда у нежити взяться совести?
— Вот про то и речь, — поднял тот когтистый указательный палец. — Не вы одели, не вам было снимать. Ладно, пропущу я вас в Медное царство, — неожиданно смягчившись, продолжал он. — Только вы мне взамен девку вашу отдайте. Плясать она больно горазда.
Успокоенная предыдущими разумными речами, напоминавшими стариковскую воркотню деда Овтая, я не сразу поняла, что он говорит обо мне. Только когда из пасти вновь высунулся жадный и приставучий, как Ванькин питон, длинный лягушачий язык, я завопила громче оглашенных, пытаясь снова куда угодно удрать. И как мои бедные связки, за сегодняшний день претерпевшие изрядную нагрузку, еще оставались способны издавать какие-то звуки, кроме сипа? Впрочем, дома мне тоже случалось, проведя пять или шесть уроков в самом вредном из возможных голосовых режимов, нестись на запись или на занятия в Академию.
— Что журишься, дитятко? — повернулся ко мне Водяной, раздвинув свой необъятный рот в подобии плотоядной улыбки. — Не ты ли сама мечтала кружиться в хороводе вместе с моими дочерями?
