— Маляр тебя, товарищ Валентин, классически эксплуатирует! — горячась, доказывал Леня, но Валька лишь отмахивался и испуганно твердил:
— Нет, нет, нет! Упаси бог!
Так наш вожатый и ушел с Уфимцевым из мастерской, не добившись от Вальки согласия на самостоятельную трудовую жизнь.
— Валька, Валька! — напустился я на парня. — Соображай: со своим дядькой ты каши не сваришь, а тут дорога-то какая открывается. Чего струсил? Правда на твоей стороне! — И Александр Данилович ведь тебе не настоящий родной дядя, только муж тетки.
— А тетка у меня ничего, — вдруг задумчиво произнес Валька. — Забитая хоть дядей Саней… а так ничего.
— Завтра же пойдем к Лене, — продолжал уговаривать я друга, но Валька упрямо стоял на своем и в ответ на все мои горячие доводы бубнил одно:
— Убежишь, после пожалеешь. Дядя Саня обязательно изловит.
Так мы в тот вечер ни к какому общему знаменателю и не пришли, и я даже чуточку рассердился на Вальку.
На другой день в школе я мучился: мне не терпелось рассказать Глебу о планах Лени и Уфимцева, но я был связан словом и поэтому молчал. Однако по глазам моим, наверно, было видно, что я знаю что-то очень интересное, и Глеб в первую же перемену попытался выудить из меня все секреты, но я был тверд и неприступен. Но Глеб продолжал настаивать, и я наконец, не выдержав, сказал:
— Сходи к Лене и выспроси. А я чок-чок, зубы на крючок! Дал честное пионерское.
— Опять у тебя тайны, — обиделся Глеб.
— Не обижайся! Честное пионерское есть честное пионерское.
Третьим уроком по расписанию у нас значилось музо[17]. Вел этот предмет в нашей школе пожилой учитель с печальными глазами Яков Яковлевич. На уроки он неизменно приходил со старенькой скрипкой, под которую мы хором пели. Музо все любили: песни с нами Яков Яковлевич разучивал нетрудные и после математики или физики посидеть спокойно за партой и попеть было одно удовольствие. Правда, Левка Гринев со своими дружками иногда умудрялись портить нам настроение. Вдруг в самом чувствительном месте, когда Яков Яковлевич брал верхнюю ноту, раздавалось мяуканье или завывание. Учитель мрачнел, переставал водить смычком по струнам и, обиженно тряхнув длинными седыми волосами, тихо говорил:
— Я же культурную революцию пропагандирую, а мне саботаж организовывают… Ай-яй-яй, как неприятно! А я, старый музыкант, искренне думал, что в этой группе дети сознательные.
В таких случаях кто-нибудь из нас цыкал на Левкину компанию, а потом, когда в субботу устраивалось групповое собрание, нарушителей прорабатывали, и каждый раз они слезно клялись, что больше не будут.
