— Кто хочет прославиться, тот и лезет на рожон…
— Надо ненавидеть этих гадов, тогда и смелость появится…
— А кто их любит?
Спор заходил в тупик. Непогодь истомила летчиков бездельем, сделала их крикливыми и раздражительными. И когда Федор Садко звонко захлопнул книгу, все умолкли. Посмотрев на Виктора Гая, который молча сидел в сторонке, ремонтировал пробитую осколком планшетку, Федор тихо сказал:
— Мужество рождается любовью к Родине.
Помолчав, он еще тише сказал:
— Это я так считаю.
И потом заговорил быстро и резко:
— За словом «Родина» каждый из нас видит свое… Самое дорогое… Ради чего живет и сражается… Все, о чем вы говорили, верно, на мой взгляд, частично. И природные качества, и мастерство, и стремление к славе, и ненависть к врагу — все это составные мужества. И каждая из них опять же рождается любовью к Родине…
Он умолк так же неожиданно, как и начал. И хотя говорил как-то книжно, его слова прозвучали искренне и убедительно. Виктор Гай подсознательно чувствовал то же самое, что и Федор Садко, но четко и вот так убежденно он не смог бы выразить свои мысли вслух. А Федор сделал это легко и естественно, и Виктор понял, в его сердце поселилось смешанное чувство гордости и восхищения.
…В марте сорок пятого истребитель Федора Садко подожгли в одном из воздушных боев. Сам он выпрыгнул с парашютом, опустился в тылу у немцев, но в руки к ним не попал. Фронт в те дни стремительно катился на запад. Федор Садко выждал в лесу и уже через пять дней был в родном полку. Правда, его куда-то вызывали, что-то проверяли, но через несколько дней он улетел на транспортнике в какой-то городок под Минском и вернулся в полк на новеньком истребителе.
В тот же вечер, при свете стеариновой плошки, он впервые показал Виктору фотографию жены и сына.
— Заезжал домой. Видел их, — пояснил он, подвигая мундштуком трубки небольшой снимок.
С помятого прямоугольника на Виктора Гая глядели две пары очень похожих глаз. Одни принадлежали девчушке в темной косыночке, завязанной так, как завязывали красные косынки комсомолки двадцатых годов, вторые — голопузому мальчугану лет четырех. И хотя у него были мамины глаза, он все равно напоминал маленькую копию Федора Садко.
— Здорово похож, — невольно вырвалось у Виктора Гая. — Отличный малый. Сколько же ей лет?
— Скоро двадцать два.
— А ему?
— Скоро четыре.
— И молчал…
— Просто у меня не было снимка. Остальное ты знал.
— Знал, что женат, что сын есть, а как и что — ты же ни слова.
