— Какой праздник, — тихо сказал Сирота, — а мы… Конечно, хочется верить в лучшее… Федор Садко мне так же дорог, как и тебе. Только слух этот пришел оттуда, сверху… Да и факты… Сам видишь…
— Отказа не могло быть, — вставил Пантелей, разливая по кружкам спирт. — За это я ручаюсь. Пока ничего не известно, давайте выпьем за его возвращение. Мы не на похоронах.
— Заладил ты, Пантелей, выпьем да выпьем. За что пить, тебе все равно. Лишь бы пить.
— Это ты зря. Я, может, больше твоего Федьку любил.
— Как же ты можешь думать про него такое?..
— А ты не думаешь?!. Ты только хочешь не думать!
— Не кричи. Не поверю в это, даже если мне голову отрубят. Не мог он этого сделать.
— Ну и я так думаю, — добродушно согласился Пантелей. — Поэтому и предлагаю: в праздничный день допить наш фронтовой паек за Федьку. — Он сгреб все четыре кружки со стола, встал и, перешагивая через табуретки, разнес их Сироте, потом Гаю. — Бери. За то, чтобы он быстрее вернулся. И пойдем на улицу. К ребятам. Бери.
Гай, как и Сирота, выпил спирт молча. Он даже не почувствовал, как обожгло рот. Взял на столе потухшую трубку, раскурил ее. К запаху спирта густо примешался ароматный запах табака.
— Я пошел, — сказал Сирота. Покосился на Гая, остановил взгляд на трубке. — Спрятал бы ты ее до поры, до времени. Вот оно что.
— Не буду! — Гай вызывающе сунул мундштук в зубы и со смаком несколько раз пыхнул голубоватым дымком.
— Дело хозяйское. Я просто так. — Он толкнул плечом дверь и вышел не оглянувшись.
— Демобилизуюсь и пойду в гражданскую авиацию, — сказал Пантелей, когда затихли в коридоре шаги Сироты. — Специальность у меня мировая…
— А я останусь в армии, — сказал Виктор Гай. — Если, конечно, оставят. Кроме как летать на истребителях, ни черта я не умею.
— Всему научимся. Была бы охота.
— Это верно.
— Мировая житуха будет, а, Витя? Невест найдем, детишек нарожаем, домиками-огородиками обзаведемся… Черт знает, даже не верится. У тебя есть на примете зазноба?
— А ты знаешь, что у Федора жена и сын в Минске?
— Ну да?..
— Вот тебе и ну да! Если бы ты знал, как он их любит, тогда бы задумался — мог он их бросить или нет…
— Знаешь, — сказал Пантелей, вдруг посерьезнев, — примета есть: не надо говорить много о том, кого ждут. Просто надо ждать. И точка.
…И они перестали говорить о Федоре Садко. Помнили уговор и лишь изредка обменивались понятными им двоим взглядами. Молчал и Сирота, хотя не знал об уговоре. Ему казалось, что новая жизнь потихонечку затянет рану и что лучше ее не бередить.
