В снежный занос мы не попали. Сенька заглянул за полчаса до прибытия, я вернула ему библиотечные книги, приложив поверх романчика рублевую ассигнацию:
— В Мокошь-град возвратишься, черкни на имя господина Зорина в чародейский приказ, что-де барышня Попович в Крыжовень добралась без приключений.
— Будет исполнено, — обещал парень, скорчив мину крайней таинственности.
Станция была конечной, поезд после отправлялся в депо и через ночь возвращался на обратный маршрут. Поэтому выходить я не спешила, дождалась, пока схлынет толпа, кликнула с перрона носильщика, попрощалась с Сеней.
— До свидания, Евангелина Романовна, — поклонился он чуть не до земли, — обратно поедете, всенепременно в мой вагон билет возьмите.
— Ох, не скоро это будет, — улыбнулась я, — а понравится здесь житье у тетушки под боком, так и жить останусь.
— Передавайте тетушке наше нижайшее почтение. — Парень мне подмигнул.
Вокзал Крыжовеня был раза в четыре меньше, чем в Змеевичах, уездной столице. Был он добротно-кирпичным, но состоял лишь из одной просторной шатровой залы, насквозь продуваемой ветрами. От арочного входа, украшенного белоснежными колоннами, спускались к площади мраморные ступеньки. Перфектно! Они бы еще ледяной каток в этом месте залили. Мрамор хищно блестел в фонарном свете, суля ушибы с переломами каждому, кто рискнет на него ступить. Извозчиков на площади не наблюдалось, то есть во множественном числе. Сани были одни, и за них сейчас шла форменная баталия.
— Кузьма сызнова театру себе разыгрывает, — сплюнул на ступени носильщик, слюна моментально замерзла. — Давайте-ка, барышня, с того вон боку выйдем.
С «того вон боку» от лестничной площадки отходили дощатые мостки, оказавшиеся вовсе не скользкими, а площадь заканчивалась глухой кирпичной стеной. На расчищенном от снега пятачке под фонарем обильно чернели лошадиные кучи. Я положила руку на рукоять револьвера, спрятанного в муфте. Выхватить не успею, стрелять, если что, придется сквозь мех.
— В лучшем виде все устроим, барышня, — пообещал носильщик, как мне показалось, зловеще, и поставил сундук прямо на льдисто хрустнувший навоз.
Донесся звон колокольцев и визгливый лай, из-за угла показалась тройка, запряженная в сани, заложила вираж и скрылась, за ней маневр повторила еще одна и еще. Я разглядела купца Бобруйского, его клевретов, каких-то закутанных в меха дам. Семейство Гаврилы Степаныча воспользовалось личным транспортом. Четвертые сани были однолошадными, тоже с перезвоном, но, кроме возницы, в них никого не было.
