— Где же ты был, мальчик?
Слова застревали у него в горле, но он подумал: это пройдет — и стал рассказывать о дворцах, какие были в городе. Эрих мгновенно навострил уши, мать улыбалась, не прерывая его. Но как-то не клеилось сегодня у Карла. Будь он один с Эрихом, он бы прекрасно все рассказал. Мать сама стала его расспрашивать о дворцах, она ведь еще не имела времени сходить посмотреть. И он заговорил о Триумфальной арке и о колеснице на ней, и о Галлерее побед, и о большой лестнице. Но опять все как-то нескладно выходило. Качая головой и теперь уже открыто смеясь над ним, она спросила его о картинах:
— За вход платить не надо было?
Он сказал, что нет. Она рассмеялась.
— Я думаю! Они тебя даром пускают, чтобы ты смотрел на них и восхищался. Но если мы долго будем жить здесь, мы за это и налоги должны будем платить.
Он отложил ложку.
— Ешь, ешь, Карл. От меня ты получаешь тарелку супа, от них же ты ничего не получишь, кроме прекрасных слов или картин. Мне это знакомо. Ну, скажем, кусок хлеба тебе дали сегодня?
— Но ведь это дворцы.
— Попробуй-ка получить у них кусок хлеба, они тебе накостыляют шею.
— Туда нищие не ходят, мама.
— Я думаю. Их и не впустят. Ну, успел ты что-нибудь сегодня?
У Карла выступили слезы на глазах.
— Я не знаю, как подступиться, мама.
— И я тоже не знаю, мальчик. Мы здесь совершенно лишние. Мы им не нужны. Они хозяйничают, а до бедняков никому дела нет.
Он крепко взял ее за руку.
— Я обязательно скоро начну зарабатывать, мама.
— На картины глядя?
Он расхрабрился.
— Пойди и ты со мной, мама.
Ему, наконец, удалось уговорить мать совершить с ним прогулку по городу.
Она была уже одета и, молча убрав со стола, собиралась достать из шкафа шляпу и креп. Приведя себя в порядок и готовясь отвести маленького Эриха в школу, он повернулся к ней, держа малыша за руку, и спросил, не пойдет ли она сегодня с ним.
— Мы сначала проводим Эриха в школу, а потом пойдем с тобой в город.
— Зачем? — спросила она, опуская креп на свое суровое лицо. Со смерти мужа она ни разу не посмотрелась в зеркало. Лицо ее стало старым и безжизненным, она заживо погребла себя под этой черной тканью.
Карл, с тех пор как она излила перед ним душу, осмелел.
— Ты проводишь нас, мама, а потом мы пойдем с тобой в город, и я покажу тебе кое-что.
Мать засовывала в сумку кучу бумаг.
— Ступайте.
Карл выпустил руку Эриха и подошел к ней.
— Пойдем, мама, один денек можно отдохнуть.
Ее руки вдруг остановились, выпустили сумку, счета упали на стол. Она сказала беззвучно — лица ее не было видно:
