Семён Фёдорович недавно стал "вашим благородием", до этого он много лет работал мастером по оружию и носил примерно такие же погоны, как у меня, только без звёздочки.
— А что, ваше благородие, — предложил он мне, — стрельнём, кто точнее?
— Отчего бы не стрельнуть, ваше благородие, — согласился я.
Выбрали винтовки из пристрелянных нами, проверили их на исправность, на крепление штыков, проверили упоры для стрельбы, я для верности закоптил спичкой мушку и прицельную планку и приступили к стрельбе. Четыре патрона в магазине, пятый в патроннике. Присутствующий с нами взводный старший унтер-офицер дал команду "Пли!".
Результаты у нас получились практически одинаковые. У меня – пятьдесят очков, последняя пуля задела линию десятки. У Семёна Фёдоровича – сорок девять очков, просто пятая пуля не задела линию десятки, и тогда бы было одинаковое количество выбитых очков.
— Да, вы мастак из винтовки стрелять, а то господа офицеры всё револьверами балуются, — сказал старший мастер, — а ведь когда война придёт, и офицеры винтовки в руки возьмут. Да и солдата тоже надо учить стрелять. А я рад знакомству с вами, если будут какие проблемы, прошу ко мне просто-запросто.
На том мы и подружились.
В один из приходов в его мастерскую я показал маленький чертёжик, где мушка была круглая с резьбовой нижней частью, позволяющей при помощи вилки регулировать её по высоте, а при помощи струбцинки сдвигать вправо или влево. А на саму мушку надевался круглый намушник, чтобы защищать мушку от механического воздействия.
Чертёжик этот, вероятно, никому не пригодился, но в тридцатые годы мастера сделали на винтовку такой же намушник и защёлку на штык.
С лёгкой руки Семёна Фёдоровича ли, с длинного языка ли кого-то из моих солдат, но по городу поползли слухи, что новый зауряд-прапорщик в кадетском корпусе бывший волонтёр и командир отряда снайперов в войне за независимость двух бурских республик, Трансвааля и Оранжевой, и что на его счету сотни убитых английских солдат и офицеров, и что за его голову англичане назначили награду в сто тысяч фунтов. Отдельно сообщалось, что Жан Грандье, которого все знали, как "Капитан Сорвиголова" из романа Луи Буссенара, мой лучший друг.
Эту версию слухов подхватила и газета "Губернские вести", добавив в мой портрет ореол романтичности и приключений.
МН первой потребовала у меня отчёта о моих "африканских приключениях".
Затем меня пригласили в кадровое отделение, и добрейший подполковник Шмидт попросил объяснить, почему в моих документах нет данных о моем участии в войне против Британской империи. Я ему рассказал, что во время англо-бурской войны я был ужасно молод, мне было семнадцать лет и я никак не мог там быть. Мы вместе посмеялись над слухами, но тут пришёл адъютант директора корпуса и пригласил меня к генералу.
