Сейчас — так же. Даже сильнее, лучше, зная, куда вести, как вести. И доводя себя до ощущения полета. Она там летает? В ее обычной жизни? Здесь в темноте, в его руках он заставлял ее взлетать тоже. Заставлял забыть. Забыться. До стона, до вскрика, до скрещенных ног, до сцепленных пальцев, до пугающей мысли — отпустит, и всё закончится. Цеплялась за него. Искала губами его кожу. Обжигалась и прижималась снова. Всем телом, в движении. Его движении, лишавшем разума, воли и заставлявшем двигаться — теперь быстро, резко, влажно. До самого момента разрядки. Скорой и сокрушительной для обоих. Желанной и нежеланной в эту минуту одновременно. Обоюдной, приводящей в гармонию мир и в смятение души.
И потом, хватая ртом воздух, он уткнулся лбом в ее лоб, закрыв глаза, и слушал, как стучит сердце, толком не разбирая чье. Что это было и откуда оно взялось так резко и сразу, сил разбираться уже не осталось. Все его силы сейчас были в ней — в ней их оставил. Она лежала под ним, замерев в нежелании разъединяться. Тяжесть его тела заставляла ее чувствовать себя живой, настоящей. Какой она не должна быть — прорвалось сквозь толщу изнеможения и снова исчезло от глухо заколотившегося сердца.
— Ксё-ё-ёны-ы-ыч, — медленно прошептал Глеб и легко подул на ее лицо, сметая с него пряди ее волос. И этот шепот отзыва не требовал. Вместо отзыва он сменился легким поцелуем. Теперь находить ее губы в темноте было просто. Те в ответ медленно двигались, мягко прихватывали его губы и растягивались в улыбке. Это он чувствовал — улыбку он чувствовал. Она очень красиво улыбалась. Только почти никогда не делала этого. Всегда была примесь горечи или насмешки. А теперь по-настоящему. И почему так — он не думал, старался не думать. Не имело значения — почему.
Еще позднее, водя пальцами по ее груди, и не находя в себе ни желания, ни сил оторваться, Парамонов все же заставил себя спросить:
— Вообще-то это должно было быть чем-то вроде приглашения на чай… но я подумал: может, хочешь чего-нибудь?
— Нет, — отказалась Ксения. Взгляд ее блуждал по потолку и стенам. Оказывается, не так темно было в комнате, как казалось сначала, когда помутившимся взглядом она выхватывала лишь его глаза, горевшие нетерпением, возбуждавшим ее. Теперь же видела замысловатый коллаж, освещенным уличным фонарем сквозь незашторенное окно, и мебель — мечту минималиста, и технику, в этом она была абсолютно уверена, соответствующую костюму, аксессуарам, которыми он небрежно щеголял весь вечер, и автомобилю, а ничуть не взломщику из лучших побуждений. Кухня тоже была упакована по последнему слову. Сейчас вспомнилось то, чему не придала значения, но что отложилось в памяти — варочная поверхность, посудомоечная машина, красный холодильник, римские шторы.
