— Вам есть, чем гордиться, — не сдержалась Ксения и фыркнула.
— А может, всё-таки к черту все и потанцуем?
— Я — не танцую!
— Хорошо. Тогда я вам позвоню? Можно будет встретиться? Или ваш… как его? Глеб? Будет против? Скажите прямо, у него есть основания быть против?
— А вы были бы «за», если бы ваша жена встречалась с другими мужчинами? — спросила она в свою очередь.
— Все настолько серьезно? — вопрос прозвучал как-то жалко, что не сочеталось с его видом — чуть на подпитии, уставшим и помятым, но все-таки очень солидным.
— Все очень серьезно! — раздалось рядом весело и бодро. — А вы о чем?
— О танцах, — сказала Ксения.
— Не, танцы не мой конек, — Парамонов снова поцеловал ее щеку, будто бы утверждая какие-то собственные права, и, совсем не обращая внимания на притихшего горе-ухажера, спросил: — Ксёныч, я курить. Со мной?
Она тут же поднялась со стула, будто только этого и ждала.
— Не надо мне звонить, пожалуйста, — сказала Ксения Панченко и повернулась к Глебу. Тот взял ее за руку и повел к выходу. Его ладонь была теплой, почти горячей. Большой, такой, что ее ладошка в ней почти полностью терялась. Его пальцы быстро скользнули по ее запястью поглаживающим движением. Почти обжигая. А он на ходу бросил:
— Чтоб тебя охранять, меня одного мало. Рота нужна.
— Мне достаточно. Я тоже умею себя… охранять.
— Это я заметил. Там холодно, давай пальто заберем, а то простудишься.
— Совет врача? — рассмеялась она.
— Нет. Типа забочусь.
Ксения кивнула. Они забрали одежду из гардероба и вышли на крыльцо. Снег больше не шел, но кое-где серебрился теперь под желтым светом фонарей, освещающих самые отдаленные уголки парка, но при этом создающих атмосферу уюта и романтики. Ксения накинула на голову шарф и стала медленно спускаться по ступенькам. Глеб шел рядом, доставая из кармана сигареты и зажигалку. На мгновение та вспыхнула возле его лица огоньком, и он закурил, глубоко затянувшись и выпустив струйку дыма.
Он не солгал — действительно заботился. Видел же все. Этих друзей-родичей, круживших вокруг любопытными стервятниками. И бесился, и восхищался. Не выносил вмешательства в свою жизнь, но в его и вмешиваться-то было толком некому. Кроме, наверное, Осмоловского. А вокруг нее кипит и бурлит, только вряд ли она тому рада. Черт его знает, что лучше: одиночество наедине с собой или среди людей?
— Мне твой отец понравился, — наконец, сказал он. — Ходячий позитив.
— Да? Это ты Дениса не видел. Там вообще зашкаливает.
