!
— Разнюнился, как баба! — в сердцах бросил Осмоловский.
— А вы разве нет? Тогда — нет? — все-таки взорвался. Зря. Крутанул руль. Съехал на обочину, остановился. Сжал крепче трубку телефона. И медленно произнес: — Я не пойду в «Надежду», Александр Анатольич. Я ценю ваше участие и не считаю, что в той истории были виновные. Но я не пойду в «Надежду».
Бывший шеф помолчал. Когда заговорил, голос его звучал спокойно и привычно хрипло.
— Надеюсь, тебе не придется когда-либо оказаться перед таким же выбором.
— Мне не грозит. С фельдшера скорой помощи какой спрос?
— Не страдай кретинизмом, — посоветовал на прощание Осмоловский и отключился.
Парамонов швырнул телефон на соседнее сидение и откинулся на спинку своего. Прикрыл глаза. Нервные узловатые пальцы постучали по коже руля. Зря, зря, зря взорвался. Это Осмоловский. С ним так нельзя. Друг отца. И его беспокойство, в конце концов, совершенно искренне. Как и желание помочь. Но разве можно помочь человеку, поставившему на себе крест? Человеку, от которого враз отвернулись все, потому что кто-то вынужден был его «уйти». Смешно. Глеб сам себя дал уйти. А мог бы рыпаться.
«Вгрызлись в букву едящие глаза, —
ах, как букву жалко!
Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозавр
случайно попавшую в челюсти фиалку».
И вырулил обратно на трассу. У него один день. До завтра один день. Чтобы в очередной раз собрать себя по кускам.
В Стретовке часы тянулись нарочито медленно, не спеша отсчитывали секунды. И так можно было растянуть время. Припарковаться у забора, открыть калитку — больших ворот под автомобиль Лев Андреевич по невыясненным причинам не предусмотрел, хотя в период активного строительства уже мотался на своей Волге. Перестраивать Глеб смысла не видел. А Волгу сдал в металлолом почти сразу, едва все случилось. У отца оторвался тромб, когда он был за рулем. Скончался на месте. Мать ушла через неделю — не смогла без него. Выздоравливать после аварии было незачем. Бороться за жизнь не пожелала. А его собственный мир сломался бесповоротно и, казалось, навсегда.
Дом и стоял в том виде, каким его оставили родители. Квартиру Парамонов смог продать — а это место из себя не вырвать, не вытравить. Здесь все давно имело заброшенный вид. Деревья не подрезались, некоторые уже и не плодоносили. Посреди участка береза с раскидистыми ветвями — листва уже облетела, только белоснежный ствол удивительным пятном света среди желтого. И вокруг, везде, на сколько хватало глаз, светло-рыжая поросль травы да молодняка, который обязательно надо вырубить.
