Я забыл про боль – она меня утомила.
Я забыл, что пил – хоть вчера, хоть на прошлой неделе.
Я забыл, где живу – я до черта привык к отелям.
Но я помню, как ты напоследок меня любила.
- Полина! Драматизма убавь! Это не увертюра к «Манфреду»!
- Да неужели! – с самым серьезным выражением лица поинтересовалась она и доиграла начатое. Принципиально. И лишь потом ядовито поинтересовалась: – Ты где про «Манфреда»-то слышал?
- А я поэзию люблю – забыла? Прочитал – пришлось слушать!
- Мирош! – донесся до них голос Фурсова. Мрачный, как весь этот день. – Тебе б самому градус накала страстей сбавить, а?
Басист стоял с сердитыми, перепуганными глазами неподалеку от барабанной установки Кормилина, так же с тревогой наблюдавшего за потасовкой. И весь его вид говорил о том, что нервы уже на пределе.
- Это всего лишь работа! – рыкнул на них обоих Иван и снова повернулся к Полине: - Правда, госпожа Штофель?
- Тебе виднее!
Желваки на его щеках заходили, отчего лицо сделалось совсем свирепым. Ванька сдернул наушники и подошел к роялю, нависнув над ней. Лицо ее. Близко. Родное лицо. И чужое, не его, а того «майбаха», к которому она прется на выходные.
- Почему ты не можешь просто сделать то, что я прошу? Это так трудно? Или мы ошиблись в выборе солистки?
- Я сто раз сделала то, о чем ты просишь. Ты не заметил?
- Не заметил! Может, мне самому тебе показать, как играть, если слов не понимаешь?
- Я академию закончила – забыл? – передразнила она Ивана. – У меня учителя всяко получше твоих были!
- Кто? Приват-монстр? Это, вроде, не Барри Шиффман из Королевской музыкальной академии Торонто?
- И что?
- У меня тоже были учителя! Так что кыш из-за рояля и слушай!
- Хреновые у тебя были учителя, - совсем тихо сказала Полина, чтобы слышал только он. Подняла к нему голову, но осталась сидеть. – Чертить ноты они тебя научили, может быть, даже играть. Но ты как был зарвавшимся пацаном, так им и остался.
По-прежнему нависая над ней, он замер. Его ладонь опиралась на крышку инструмента. А вторая вцепилась в спинку ее стула. Но нахальной уверенности на лице – как и не бывало. Затравленность в его взгляде едва ли ей могла сейчас померещиться. Та в разы усилила зеленую резь Мирошевых глаз. Глаза были теми же, что и пять лет назад, как когда он орал своей матери: «Садись в машину!»
Иван облизнул губы и так же тихо проговорил:
- А на что ты рассчитывала, когда пришла сюда?
- Мне интересно участвовать в этом проекте, - проговорила она заученную мантру.
