Вайсруб козырнул, проследовал по указанному направлению. И принялся набирать дымящийся напиток в стаканчик.
Мирош обернулся к Полине. За спину. Так, как мечтал, но не мог позволить себе все эти чертовы недели.
- Я хочу усилить эффект от твоего соло после припевов.
- Каким образом? – деловито поинтересовалась Полина.
- Надо сделать его немного живее. Не скажу, что из адажио в аллегро. Но, мне кажется, если слегка ускорить темп, а не уходить в глуби?ны, будет интереснее. Особенно учитывая, что в целом песня…
- Заунывная, - подсказал Вайсруб. – Ну, если по-человечьи.
Остальные в зале заржали.
Полина улыбку сдержала, откровенно не понимая, что происходит, но настойчиво прогоняя желание спросить. Так же, как и не хотела сейчас ничего анализировать, потому что еще неизвестно, куда заведут размышления о том, что это такое сейчас было после стольких дней совершенного, практически идеального игнора.
Как нельзя кстати пришлась школа Фастовского. Мирошу до приват-монстра, как до Луны. Полина сдержанно кивнула, подтверждая, что поняла поставленную перед ней задачу.
- Ну отлично, - отозвался Иван. – Фурса, я допеваю припев – исчезаешь. Тарас – ты уходишь на задний план.
- Да понял уж, - отозвался Комогоров. Влад же ограничился кивком.
- Вайсруб, что там твой кофе?
- Горячий.
- Тогда, может, попробуешь занять свое место с ним или помочь донести?
- Справлюсь! – широко улыбнулся Саша и двинулся на выход из зала, чтобы удалиться свою комнату. – А вот ты, Ваня, страдаешь херней.
- Посмотрим, - усмехнулся Мирош ему вслед. – Ладно, поехали!
И они – «поехали».
Иван стоял у микрофона, с каждым мгновением все сильнее ощущая По?лино присутствие и каждое ее движение за его спиной. И это мучило его тем сильнее, чем более четко вставала перед ним истина: нихрена он без Полины уже не сможет. Она рядом. Он хотел бы застыть в этой секунде, пока она рядом. В этой мелодии, пока та звучит. Но «завтра в обед» Поля будет со своим Штофелем, который у нее в паспорте впечатан основополагающим фактором, на котором зиждется ее жизнь.
Мирош почти не контролировал, как его губы произносят заученный до каждого звука текст. Ни голос, ни дыхание, ни даже артикуляционный аппарат не подводили его, когда он пел. Подводила только выдержка. Держаться он уже не мог. Несло.
Я помню день, когда умирала Линда.
Я помню ночь, когда штурмовали Дубровку.
Я помню навязчиво и беспричинно много.
Я помню всю жизнь блужданием в лабиринте.
Я без пафоса слов – всего лишь бродячий киборг.
