И слышно только срывающееся дыхание, потому что замерло, остановилось, перестало существовать даже время – иначе почему не играет оркестр? Он ведь играл еще секунду назад.
Взрыв был неминуем.
Он и прозвучал.
Звоном бокалов и веселыми криками, возвещавшими о приходе сорок девятого. Она вздрогнула в его руках, и он ее отпустил. Не ушла. Сидела, собираясь с духом. А потом медленно произнесла:
- Счастливого года, Лионец.
И соскользнула, выскользнула, исчезла, растворившись в воздухе, но попросту выйдя за дверь. Комната на мгновение озарилась светом из коридора. И все, что он успел разглядеть, это то что она маленькая. Мельче воробушка. И платье на ней алого цвета. Кажется, он и правда видел что-то такое кровавое, мелькавшее среди людей. Будто сквозь пелену.
Выдохнул, чувствуя, как судорога возбуждения прокатилась по телу, как связало в узел кишки. Рука потянулась к воротнику мундира, галстуку, рубашке. Расстегнуть, расслабить, еще расстегнуть. Пальцы мелко подрагивали, в голове шумело – одна на другую ложились мысли, которых он не успевал ни понять, ни запомнить. Каша. Каша, от которой его мутило. А где-то там, на полу, окурок. Должно быть, истлел. Найти? Найти.
Юбер встал с кресла. На ногах еле-еле держался, герой-любовник хренов. Но шагнул он не в поисках выключателя, чтобы зажечь свет, а к окну. За которым мело-мело-мело без передышки. Почти так же, как бросало его, без возможности хоть на мгновение остановиться. «По всей Франции эта напасть», - вспомнился ему недовольный голос старого шофера. И черт его знает, когда это закончится. Анри потянулся к створке, чтобы открыть это окно, не дававшее ему сделать вздоха. Дернул. Распахнул. Снег и ветер зло ударили в лицо. Он открыл рот, хапая воздух, как рыба на суше. Потом прислонился виском к стеклу, продолжая крепко сжимать ручку и все еще надеясь хоть немного прочистить мозги. Не помогало. В этих самых мозгах низким женским голосом раз за разом отчетливо звучало: «Лионец. Лионец. Лионец».
* * *
Помада.
Черт бы подрал эту помаду!
Насыщенного цвета вермильон, оттереть который вокруг контуров губ – задача весьма непростая. Но Аньес остервенело терла. Сколько времени у нее? Наверняка Гастон уже хватился. Этот поцелуй она ему задолжала. Первый в году. Обещано ведь.
Но даже мысль о том, чтобы показаться на люди, была ей отвратительна. Надо осознать. Понять. Подумать. Но именно для «подумать» уже поздновато. Счет на секунды.
Кое-как приведя себя в порядок и заново накрасив губы, Аньес де Брольи торопливо мчалась коридором назад. Туда, где музыка, где свет, где люди, мундиры, бокалы, где она хватила лишнего. Где Гастон.
