Однажды вечером, когда они с мужем ложились спать, в их квартиру, в ту самую квартиру, которую сейчас среди ночи она должна была вернуться, позвонили. Отворила горничная, пока Марсель помогал ей надеть халат на сорочку. И одевался сам, на ходу продолжая ее, всполошившуюся, успокаивать, что, должно быть, это кто-то из соседей или, возможно, приехал его двоюродный братец Лоран, которого ожидали со дня на день из плена, куда он угодил в самом начале войны. Да, они хлопотали о нем. Долго и усердно. Даже не понимая, что в плену было менее опасно, чем им, на свободе.
Аньес хорошо помнила руки Марселя в тот момент, когда она сводил полы ее одежды и завязывал на ней пояс. Они способны были унять ее страхи, эти руки, если бы хоть немного меньше... цеплялись. За нее. Несмотря на его слова, несмотря ни на что. Паника, оказывается, может выглядеть настолько тихой, что ее и не заметишь. Только вот эти его пальцы, вцепившиеся в ткань… Золотисто-смуглые, с ровными ногтями… холеные пальцы.
Они не успели одеться полностью, Марсель застегивал пуговицы рубашки, когда в комнату вломились люди из милиции. Все до единого – французы. И все до единого – по их душу. У них не было ордера ни на обыск, ни на арест, они просто перевернули вверх дном их квартиру, перерыли все, что могли, в кабинете де Брольи, даже вспоров обивку дивана. А потом нашли записку в кадке с большущей розой в гостиной, увидав которую, Марсель побелел и больше уже ничего не говорил, хотя до этого и порывался возражать, не понимая, что происходит. Или наоборот – слишком хорошо понимая.
Его забрали тогда.
Аньес, ломившуюся во все двери, чтобы хоть что-нибудь выяснить – еще через два дня.
И то время в застенках напрочь вывалилось из ее памяти, будто бы его и не было. Последнее воспоминание заключалось в плаче горничной, напуганной до слез, когда уводили ее добрую хозяйку. Сама Аньес тогда уже не могла плакать. Не осталось слез. Выплакала все, что отведены ей были на ее век, в попытках узнать, куда увезли мужа. Звонила отчиму, обежала всех знакомых из старой жизни, которые хоть как-то держались при немцах, сохранив власть, стояла под дверьми мэрии, надеясь, что, быть может, там ей помогут. И кричала раненой птицей по ночам, когда вынуждена была бездействовать. Наверное, ей повезло, что ее так быстро арестовали. Всего двое суток им понадобилось, чтобы таким нетривиальным способом спасти от безумия. Потому что в тюрьме она попросту перестала существовать. Свет погас. Щелчок пальцев. В кинематографе это называют красивым словом монтаж. Монтаж означает подъем.
