- К-то? – икнула Аньес, резко оторвав взгляд от красно-желтой стены за сценой, где продолжал балагурить джаз-бенд. От алкоголя ей сделалось горячо. Или от музыки. Или от имени.
- Подполковник Юбер… да вы видели его! Должны были! У Риво на новогоднем маскараде!
Пауза, которую она допустила, на ее счастье была почти незаметной. Между двумя сокращениями сердечной мышцы, наверное. Не больше.
- Это он теперь командует КСВС? – уточнила она.
- Да. Стоило догадаться еще тогда, что генерал не представлял бы чужого человека с такой помпой высшему командованию и членам правительства. Там обитают птицы совсем иного полета, чем мы с вами, кем бы мы ни были, да, Аньес?
- Да, Жером, - тупо повторила она за ним, в то время как вмиг протрезвела и теперь пыталась не утратить самообладания. Оно было слишком сильно необходимо ей, когда снова, опять прошлое ухватило ее своими скрюченными пальцами за горло, не давая дышать и сжимая все крепче и крепче, острыми длинными когтями раздирая кожу и пуская наружу кровь. А чуть выше, в бестолковой черепушке, содержимое которой раз за разом хотело верить, хотело доброты и тепла, отчетливо раздавался голос Лионца: «Им было за что?»
Может быть, все-таки было? Ведь не могут все ошибаться. И она виновата. Юбер даже не сомневался в том, что она виновата. Так к чему задавать вопросы, когда ничто не убедит?
[1] Французская коммунистическая партия
[2] Кинематографическая служба вооруженных сил
Она не помнила, как выходила на улицу, в ночь, на холод из Динго Бара. Как Париж встречал ее стелющимся тусклым светом витрин и фонарей. Как шла несколько кварталов неверным шагом без страха быть зарезанной или ограбленной здесь же, во чреве города, который готовился встречать утро. Как миновала тихий, будто бы омертвевший Люксембургский сад. Ничего не помнила и себя почти не помнила, пока не очнулась посреди одного из мостов, стягивающей с рук перчатки и захлебывающейся сыростью, веющей от реки.
Реки́…
Что-то было про ре́ки. Что-то важное. Что-то, что ускользало от нее.
И так отчаянно захотелось, чтобы пахло не от замерзшей поверхности воды, которая даже и не шумела под тоненькой-тоненькой коркой льда, а солью океана. Чтобы волны бились о камни под ногами. И маяк. И мама.
И еще плакать. Она так давно не плакала. Даже от радости, что закончилась война. Даже когда умер отчим. Даже когда Юбер прошел мимо ее дома, направляясь к маяку.
Аньес вцепилась в кованую решетку перил. Втягивала носом воздух – часто-часто. Ее грудная клетка поднималась и опадала, а она приоткрыла рот, как уставшее животное, и вспоминала, заставляла себя вспоминать. Должна была вспомнить.
