Ему приходилось брать в руки гитару в своем маленьком оркестре, когда они играли у Бернабе, но с этим ведь не сравнить. Никто и не сравнивал. Там была мелодия, здесь — тоже звук наступающей на смерть жизни. И, ведомый ею, он ничего не смог удержать в себе. Пошел за ней следом. За звуком струн гитары, по которым проворно забегали пальцы, за старухой, чей запах он все еще помнил, — так пахло его детство, и такого вкуса был воздух в их прежнем доме. За лепешками, козьим сыром, белесой пылью дороги, истрескавшейся землей, до самого горизонта. Он шел за своей молодостью — в зрелость. Просто по звукам струн. Туда, где он не знал еще Лисы, где были живы родители, где не случилось того, что случилось с ним потом. И не понимал, как после этого сможет смотреть в глаза своей жены, потому что всю их общую жизнь — раз за разом — прятал нотные листы, не открывал при ней крышку пианино и всегда-всегда выключал радио, если вдруг начиналась музыкальная передача.
И потому что она все же вышла из дома, не сумев удержаться рядом.
Лиса не знала, сколько прошло времени до тех пор, как она осознала себя стоящей посреди двора и смотревшей в черное небо. Она вдыхала неожиданно пряный воздух, остывающий после жаркого дня. Чувствовала, как легкий ветер шевелит ее волосы, отчего щекотно было шее — там, где она привыкла ночами чувствовать пальцы Пианиста.
И здесь, за порогом дома, были слышны звуки струн, лившиеся в открытое окно. Они обволакивали ее плотным бархатом, ласкавшим кожу. Томились непрерывной мелодией. Жарко шептали о прошлом и будущем, отзываясь не болью и тошнотой, а давно забытым чувством волнения, которое в ней всегда вызывала музыка. Без которой она долго не мыслила своей жизни. С которой не могла жить бесконечность.
Когда она вернулась в дом, на губах ее блуждала улыбка. Она поймала взгляд Пианиста и вслушивалась в каждую ноту, получавшую свободу под его пальцами.
Он это понял. Он это видел. Лиса была одновременно спокойна и взволнована. И глядела совсем не так, как в тот вечер, когда танцевали коф-а-коф, а она вошла к Бернабе и надела кольцо из проволоки. Больше не закрывалась — от него не закрывалась. И его в тот же миг отпустило. Теперь в ее глазах была свобода, которой ни один из них никогда не испытывал. Свобода от прошлого, оставшегося с ними, оно не делось никуда и никогда не денется. Но она слушала музыку. Она слышала музыку. И ее вздымавшаяся грудь говорила ему о многом.
