Примечание: нашей Heather aka Kalix в день ее рождения!
Фотографии, выпавшие из старого альбома, сыплются на пол, словно бы осколки жизни. Частицы мозаики, из которой она сложена. Маленькие черно-белые фрагменты замершего на века времени.
Кадр с улыбчивой девушкой, ни цвета волос, ни цвета глаз которой не разглядеть. Что уж говорить об искорках внутри радужек и веснушках на капризном носу?
В тот день было ее первое выступление в кабаре. В тот день его ослепило. А на фотокарточке постановочная улыбка, концертное платье, которое он еще помнил — аляповато расшитое синими блестками. Но нет солнца в золоте волос. Она стоит, улыбаясь, с цветами в руках. День их начала всего лишь.
Пианист откладывает это фотокарточку в сторону и тянется за следующим из общей кипы. Совершенно случайно — Лионец. Общих фотографий у них нет. Но одна его затесалась. Однажды Лионец приезжал к ним в Ренн, вскоре после войны. Они крепко надрались тогда. И рассорились из-за какой-то глупости. Но ни ссоры, ни связи меж ними картинка не показывает. Строгий взгляд и военная форма, которую оба они ненавидели. Таким Лионец никогда не был. Злым, раскаленным добела от ярости, хохочущим, когда другие молчат, почти безумным — был. Строгим, закованным в эту чертову форму — нет. Хоть выбрасывай. Но вместо этого Пианист бережно вставляет ее в альбом. Пусть остается — другой-то так и не нашлось.
А вот еще. Снова Лиса. Откуда-то из расцвета. По одну сторону ее импресарио, по другую — ее Изумруд, когда они были вместе. Где-то сзади, длинный, длиннее всех, он сам. Все как в жизни, но капельку не так. Они бесконечно веселились в конце тридцатых, и уже тогда он чувствовал, что это агония. Стоять за спиной — и ревновать ко всему миру. Не отнимать свободы — и стоять за спиной. Нужно быть безумным, чтобы отважиться на такую жизнь. Он отважился, она — нет. А здесь просто трое людей за кулисами театра, где она должна была петь в тот вечер. Тени, а не люди, которыми они были тогда. Разве можно доверить камере то, что бушует в изнанке?
Свадебная фотография. Почти такая же, как стоит на полке в изящной рамке. Только здесь Лиса смеется — он все-таки ущипнул ее за бок, совсем незаметно для объектива фотоаппарата. Фотограф не может видеть всего. Смех Лисы он увидел. Его серьезный взгляд — тоже. А сосредоточенные лисята выражений лиц не сменили. Разве это были они? Розовые банты вечно сбившихся кос, чернила на ладошках, выправленная из штанишек рубашка — здесь же только торжественные, но совсем не веселые мордочки. Будто и не лисята.
