«Пять лет — долгий срок для выдумок», — говорил он ей, не произнося слов вслух.
«Пять лет — достаточный срок, чтобы все прошло», — отвечала она, не проронив ни звука.
Теперь Лиса не верила ему. И верила ли хоть день?
Но все же виолончелистка была. В его жизни виолончелистка была. Она сидела в уголку со своей виолончелью и смотрела на него, как смотрят на Бога. Что тут скрывать? Пианист так и не избавился от тщеславия. Ему все еще нравилось, когда его любят. Или дело было в больших круглых глазах девочки на двадцать лет моложе его? Может быть, все просто — такими глазами на него не смотрели?
Девушка с виолончелью пришла в оркестр весной. И он относился к ней так, будто она была опекаемым им ребенком. Она была талантливой. И все в ней напоминало ему о растраченном впустую времени. Вызывало чувство трепета и сожаления. И бесконечной любви — к музыке. Лиса злилась. Злился и он, не видя причины того, чтобы она перестала его понимать. Так длилось до самого Рождества. До самой рубашки с помадой у воротника. Девушка поскользнулась на лестнице. Он поймал. Глупое, наивное, нелепое объяснение школьника, которому нужно оправдать плохую оценку перед родителями. А родители знают все его уловки. Даже не допуская мысли, что мальчик не врет. Впрочем, оправдываться Пианист никогда не умел. И в этот раз не пытался.
День прошел нервно.
Репетицию провалили. Концерт вышел скомканным. И Пианист искренно сожалел о том, что играли его симфонию — чужое сыграть было бы проще.
— Когда я впервые услышала ее по радио, я плакала, — сказала Виолончелистка после концерта, — мне тогда и в голову не приходило, что придется играть ее на одной сцене с вами.
— И как ощущения? — поинтересовался Пианист. Симфония не имела большого успеха, но на радио проскочить успела — это было самым большим его достижением. Они играли ее иногда в теперь уже родном театре. На этом все. Пианист не питал иллюзий.
— Не знаю… — улыбнулась Виолончелистка чуть растерянно. Говорить, что было плохо, она не имела права.
— У меня ужасные. Сегодня у нас не получилось, так что не обольщайся. Счастливого Рождества!
Он вышел на улицу. Мороз был не очень сильным. Весь день, не переставая, шел снег. Так странно, будто на год вперед. Он сожалел о многом. Более всего о том, что единожды ему повезло — с этой проклятой музыкой. Что толку в ней, если Лиса никогда ее не слышала? Это было посвящением ей. Как вся его жизнь — посвящение ей. А она не слышала ни того, ни другого.
