Потом он ее потерял, толком не успев разглядеть. Глаза — светло-голубые, с мелкими льдинками в радужках, пронзившими сердце Кая, — запомнил надолго, навсегда. Эти самые глаза не чаял уже увидеть до этого самого дня, когда она стала играть. Как играть, Господи!
С неба на землю — вниз
Преодолеть карниз.
Нет никого вокруг —
В музыке тонких рук.
Не умирай, мой друг.
Слишком много… слишком много Снежной королевы. В каждой молекуле пространства и в каждой строчке из десятков, так никогда и не ставших песней. Но теперь у нее было имя. Зо-ри-на.
Именно ее, именно ее, рассветную, он встречал на ступеньках Потемкинской лестницы, глядя, как розовый кварц окрашивает и небо, и море. Музыка смолкла. Стихи ушли. Хаоса больше не было. Был новый день, следующий день, субботний день. И до понедельника слишком много времени, чтобы не решиться ее отыскать.
* * *
Весна началась с понедельника. Кто-то начинает с понедельника новую жизнь, а тут погода решила включить весну. Почему нет-то?
С утра с Лоркой носился по двору. И собаке раздолье, и Мирошу. И солнце, спросонок скользящее по окнам особняка, поигрывало с псом разбросанными вокруг золотыми проворными зайчиками. Начало рабочего дня. Восьми еще нет, спать бы.
— Весь уделается, — пробурчал, направляясь в гараж и наблюдая за хозяйскими забавами, шофер Володя, новенький — с декабря отца возил.
— Зверь должен гулять, — легко бросил Мирош в ответ. Впрочем, Лорка был воспитанной собакой. Особенно по земле не катался. Да и грязь, к тому же, подсыхала.
На завтрак Иван, естественно, опоздал. Влетел в столовую, где уже сидели оба родителя, изображавшие чинную трапезу. И бухнулся на ближайший к выходу стул, чтобы потом легче было слинять.
— Доброе утро, — проинформировал он отца с матерью о намерении питать себя.
Мила глаз от стола не подняла. После чудовищного происшествия в минувшую пятницу с Мирошем они еще не пересекались.
Отец, наоборот, отвлекся от методичного намазывания бутерброда паштетом.
— Все в порядке? — поинтересовался он через стол.
— В отличие от большинства людей на этой планете, у меня не бывает не в порядке, — придвигая к себе кофейник, подмигнул он отцу. — Положение обязывает.
— А похоже, что готовишь пути к отступлению.
— Запасной аэродром — это уже категория мудрости. Мне двадцать, я нифига не мудрый.
Дмитрий Иванович хмыкнул.
— Зато язык подвешен, — изрек он и откусил, наконец, бутерброд.
— Издержки жизни публичного человека.
Кофе был налит в чашку, источая аромат, за который можно продать душу. И Мирош с наслаждением втянул его запах. Из состояния легкой эйфории вывела Мила, все же высунув хмурую мордочку наружу из своей раковины.
