— Как обычно. Ты на выходные? Или просто заехал
Дмитрий Иванович ненадолго задумался, а когда ответил, голос прозвучал тоже пасмурно, под стать выражению его глаз.
— Сегодня останусь.
— Лорка рад? — спросил Мирош у пса. — Лорка ра-а-ад!
Хаски шустро забегал вокруг них обоих, покрываясь еще большей апрельской грязью. И отец, и сын наблюдали за ним. Стояли совсем рядом и, когда были вот так близко, окружающим становилось тесно. Дмитрий Иванович был немного ниже, но крепче в плечах и торсе, твердо стоял на ногах и неохотно принимал необходимость перемен. Мирош был резче и энергичнее. Злее, но и несравнимо мягче. Сходства не приходилось искать и в чертах лица. Крупная круглая светловолосая голова отца и вытянутая темно-русая — Мироша, тем не менее, были одинаково высоко подняты. И сейчас зеленый взгляд сына казался наполненным жизнью и светом, в то время как у отца он почти ничего не выражал.
— Только мне вечером к Фурсову надо, — проговорил Иван. — Но, если хочешь, отменю.
— Семейный вечер у камина? — устало спросил Мирошниченко-старший. — Не уверен.
В это самое время по дорожке к дому нетвердым шагом, чуть заплетающимся на высоких каблуках, шла Мила. Их не видела. Смотрела прямо перед собой. И весь ее облик, все, что она сейчас из себя представляла, говорило только о ее недавнем времяпровождении.
«Почему нет?» — замерло на губах Мироша. Он отвел взгляд от матери и проговорил:
— Зачем тогда было приезжать?
— Ну вот захотелось…
— Сейчас развод еще более невозможен, чем лет двадцать назад, да?
— Сейчас он уже не важен.
Мирош поднял глаза на отца. Где-то в висках полыхнуло. Неважен…
— Ты знаешь, что я ей угрожаю тем, что ты ее в больницу упрячешь?
Тот на него не смотрел, так и спросил в никуда:
— Помогает?
— А ты не видишь?
Мила споткнулась, зацепившись каблуком. И только в эту секунду заметила их. Стушевалась, почернела, сжалась в пепел тающей от огня папиросной бумаги. И ломанулась к дому.
— Вижу, — равнодушно отозвался отец.
— Сделай хоть что-нибудь.
— Я устал, Иван, делать то, что не приносит результата.
— Она моя мать. Если это хоть что-нибудь значит…
— Ты хочешь, чтобы я действительно отправил ее в больницу?
— Я не знаю, па… Или будь с ней, или… я не знаю, — Мирош опустил взгляд. Некоторое время в его голове упорно вертелось что-то простое, как апрельское небо, но и столь же сложное, замысловатое, россыпью облаков. Потом он вздохнул и брякнул: — У нее крышу рвет из-за тебя. Она так говорит, но… я все помню, я понимаю, что она ищет оправданий во внешнем. Но у нее правда крышу рвет, а ты дома не бываешь.
