— За что в этот раз? — поинтересовалась Полина.
— Я ужасная, — сообщила Павлинова, теперь широко улыбаясь и раскланиваясь.
— Отличный тон задали девушки нашему концерту! — не умолкал, жизнерадостно вещая, ведущий. — А я напоминаю, что сегодняшние мероприятия инициированы Людмилой Андреевной Мирошниченко, внештатным советником городского головы и по совместительству первой леди нашего города, для сбора средств детскому отделению Одесского областного онкологического диспансера. Деньги, пожертвованные вами сегодня, завтра смогут спасти жизнь вашим близким. А мы продолжаем! Следующим к вам выйдет замечательный ансамбль народного танца «Олена». Поприветствуем их бурными аплодисментами!
— Я ужасная! — продолжала стенать Павлинова, натягивая куртку на свое «концертное» платье и становясь собой, едва они оказались за «сценой». — Ну как я так, а?
— Как «так»? Нормально все! Чего ты завелась? — попыталась Полина то ли успокоить, то ли понять, что происходит.
— Пела ужасно, зонт сволочь, номер провальный… Не, ты хорошо играла, это я все…
— Я и сама знаю, что хорошо играла, — рассмеялась Зорина, — и ты хорошо пела. Уймись, а!
— И аппаратура у них дерьмо!
— М-м-м… — Полина поежилась, натянула капюшон и спрятала руки в карманы. Промозглый, влажный ветер пробирал до костей.
— Зорина, чё ж я бестолочь такая, а?!
— Домой?
— Торопишься? — обреченно вздохнула Павлинова.
— Нет. Вдруг тебе надо.
— Ближе к концу «Мета» будет. Я бы послушала.
— Что за «Мета»? — спросила Полина и тут же вспомнила. Рождественский рейс. Замерзший поезд в степи и парни, горланящие песни. Мирош, кажется… Приглашал на выступление. Шанс? Она усмехнулась, шлёпнула себя по лбу, демонстрируя осведомленность, и согласно кивнула. — Ну давай послушаем.
— Ты забыла? В том году на День Независимости выступали! Или ты, как обычно, у матери торчала?
— Тогда мы назывались «КоМета», — вдруг раздалось за По́линой спиной. Совсем рядом. И так неожиданно, что она едва не подпрыгнула. Впрочем, быстро пришла в себя и обернулась:
— Креативно.
Без шапки. Снова. С краснеющими кончиками ушей, только теперь коротко стриженый. А она, кажется, помнила густую отросшую шевелюру. И смеющиеся чуть зажмуренные глаза. Они и сейчас и смеялись, и жмурились. Улыбка на тонком лице пробивалась сквозь дурацкую рыжеватую щетину, делавшую его старше. Он был легко одет — в тонкую кожанку, джинсы и перчатки без пальцев. Мирош, кажется? Мирош.
— Ты Павлинова или Зорина? — выдал он в следующее мгновение, глядя прямо на нее.
