- Все будет хорошо, - успокаивал он ее. - И с Францевичем, и с нами. Алиса кивала и, едва добравшись домой, честно заявляла:
- Я скучала.
- Сама виновата, - смеялся Илья. И, кажется, больше уже ничего не давал сказать ей.
Потому что все, что было потом, происходило на разобранном диване. В его руках, обнимавших ее и касавшихся мягкого податливого тела. В их поцелуях, от которых болели губы, но которыми невозможно было пресытиться. Он хотел ее постоянно. И в этом была ее маленькая странная власть над ним. Но не только в этом. Она знала, что он любит, и понимала каждый его жест так, будто бы он принадлежал ей. Будто могла читать его мысли, но лишь потому, что сама думала так же, о том же... Каждый взгляд, каждое касание Ильи разжигало в ней желание, которого раньше она никогда не знала. Открывать для себя неведомый мир, раз за разом наполняющийся новой частичкой безумия, было бесконечно интересно. Алиса нежилась в его ласках, и прислушивалась к тому, чего хочет он сам, для себя. Это было не менее важным. Вместе проживать вспышки удовольствия, разноцветно рассыпающиеся в предрассветной темноте, становиться частью его и с удивлением понимать, что краткая разлука на целую ночь оставляет их рядом в постели на весь день, не давая оторваться друг от друга, - все это вместе составляло доминантный вектор Алисиного существования.
Наверное, это было самое лучшее время. Такое всегда остается в памяти – потому-что о будущем думается лениво или не думается вовсе. Какая разница, что в том будущем, когда лучшее здесь и сейчас, а все остальное - будет. Потом.
Декабрь бежал чередой счастливых дней, сыпал веселым снегом, заглядывал в окна с наглыми жирными голубями, нахохлившимися от холода, но оттого еще более важными. Они были только вдвоем, срастаясь друг с другом, и никого не впуская в свой крошечный мир. Действительность была где-то бесконечно далеко.
Окружающие совсем не имели значения.
Значение имел только единственный звонок, когда Илья возвращался домой из университета, а Алиса была дома и могла открыть ему дверь. Все это смутно напоминало ей иногда те времена, когда жив был отец, и мама мчалась ему, вернувшемуся с работы, открывать.
Однажды, под Новый год, кажется, в последние дни года уходящего, раздался именно такой звонок. У Макарова была зачетная неделя и, вопреки видимому разгильдяйству, в универе он стал пропадать. Быть отчисленным все-таки не очень хотелось.
Дверь распахнулась не сразу. На пороге возникла Алиса в старой пижаме и косынке на голове.
