— Пора, — сказала она Николаю, когда заметила, что публика потянулась в зал, и прошла к их местам.
Он помог ей сесть и сам опустился в кресло, смиренно ожидая начала представления. Названия пьесы он не запомнил, фамилий актеров, несомненно, довольно известных, тоже. Если бы можно было закрыть глаза и проспать эти пару часов в полумраке, он бы с удовольствием воспользовался такой возможностью. Но выслушивать потом сдержанное осуждение Веры тоже не хотелось. Несколько минут он смотрел на сцену, скрытую алым занавесом, и думал о том, что этак занавесом он и сам отгородился от жены, от воспоминаний, от жизни. Занавесом была работа. Единственное, что все еще его интересовало.
После третьего звонка свет в зале померк. Пьеса начиналась с небольшой увертюры в странном новом стиле джаз. Уже одно это шокировало публику. И одно это все ту же публику привлекало. После поднимался занавес, открывая декорации, и начинался сам спектакль.
Некоторое время он тупо смотрел на сцену, пытаясь следить за сюжетом. Но мысли кружились вокруг чего-то пульсирующего и горячего в глубине сознания. Звенели, жужжали, вибрировали, будто наэлектризованные. Его охватило странное напряжение, которому не было имени. Он, черт подери, никак не мог понять, что с ним происходит. До той поры, покуда это самое звенящее в самой сердцевине не замерло. На пятой минуте спектакля на сцену вышла актриса, исполнявшая главную роль — молодой женщины из высшего общества, мечущейся между долгом и любовью в вечном сюжете, прочитанном по-новому. В этот момент звон прекратился. Все стало на свои места. Николай выдохнул и стал следить за актрисой, смутно ему напоминавшей то, что в нем не болело, погребенное в глубине души. Но при этом все еще живое.
Ему откуда-то знаком был ее голос, ее поворот головы, ее порывистые движения… Лицо было довольно далеко, чтобы разглядеть его хорошенько. Но вместе с тем… это не могла быть она. Откуда ей взяться здесь спустя столько лет? Цвет волос с толку не сбивал. Наоборот. Возвращал к действительности. Он помнил выкрашенную перекисью водорода изящную кошечку, которая весьма жизнерадостно выпускала коготки. Эта женщина на кошку не походила. Темный цвет волос с рыжинкой был естественным. И она была… настоящей, даже играя роль. Та, другая, настоящей быть не могла, потому что не умела, у нее вся жизнь была ролью. Но, кажется, впервые за долгие годы он позволил себе хоть немного прикоснуться к прошлому. Это причиняло боль и все же… давало надежду на исцеление.
