— Я тоже, — устало вздохнула Вера. — Может быть, поэтому мы до сих пор вместе. Потому что больше никому не нужны, кроме друг друга.
— Вера, я люблю другую.
Вздрогнула. Медленно подняла голову.
— Бедный мой… — прошептала Вера. — А она?
— Наверное. Она никогда не говорила, что не любит меня. Ни разу, за последние пятнадцать лет, — он усмехнулся. — Правда, за эти годы у нас было от силы пару недель. И ими мы воспользовались самым бездарным образом. Она давно замужем и вполне благополучна. Словом, я сентиментальный идиот.
Вера взяла его за руку, чуть сжала пальцы. И так сидела некоторое время, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Она давно уж привыкла жить только тем, как будет лучше для него. Так как теперь будет лучше для него?
— Если хочешь, я уеду, — спокойным голосом сказала она. — Ты помнишь нашу Бов? Она теперь в Берлине и звала меня к себе. Только скажи, что тебе это нужно.
— Господи, Вера… Уезжай. Хоть к Бов, хоть на соседнюю улицу. У меня сейчас совсем не будет времени решать что-то. Экспедиция… Уже летом я пропаду в Каире. Надолго.
Он чуть привлек к себе жену и коснулся губами виска. А после тихо добавил:
— Да, мне это нужно. Ведь ты всегда знала, что однажды я скажу это.
Она решительно поднялась и прошла к своему краю кровати.
— Давай спать. Поздно уже.
— Поздно, — согласился он и откинулся на подушку. — Спокойной ночи, Вера.
Вера промолчала в ответ. Беззвучно плакала, чему научилась много лет назад. Еще в России, когда старой жизни уже не было, а новой быть не могло. Вот тогда она научилась плакать так, чтобы никто и никогда не слышал. И только подушку приходилось просушивать с утра. Но и этого он не увидит. У него завтра утренняя лекция, она точно знала. Как точно знала и то, что пока он не уйдет, она будет делать вид, что спит. Но ко времени его возвращения ее уже здесь не будет.
Ему лучше будет без нее. И она всегда знала, что однажды он скажет ей об этом.
24 декабря 1925 года, Лондон
Генри Уилсон, приладив к глазу монокль, недовольно осматривал платье жены. Золотистое, из легкой газовой ткани, оно, при том, что почти не оставляло открытого обозрению тела, все-таки больше открывало, чем скрывало — этой своей воздушностью и почти прозрачностью. Оно переливалось, поблескивало и сидело на ней невероятно хорошо, слишком хорошо. Пожалуй, никогда в жизни она не была красивее. Даже в те времена, когда он подобрал ее.
— А завтра все лондонские газеты напишут, что жена Генри Уилсона одевается, как падшая женщина! — рассерженно заявил Генри. — Ты хочешь, чтобы об этом я читал за рождественским завтраком?
