— Да понял я, Бун. Сразу бы сказал, — сутулый искоса глянул на коренастого и пошёл за ключами. Расстегнув оковы первого попавшегося пленника, он швырнул тому в ноги швабру с задеревеневшей от крови ветошью. — Будешь шалить — ночью тебе и твоему другу «тяни–толкай» устрою. Понял? Дерьмо ослиное.
Бенджамин вспомнил висящие на стене штыри, соединённые толстой цепью и невольно поёжился. Захотелось отвернуться, но он боялся пошевелиться, чтобы не издать лишний звук. Сейчас главное, не привлекать к себе внимание. Вообще–то, он с друзьями сюда попал по ошибке. Это ж очевидно. Скоро за ними придут и за всё извинятся. Что тут происходило вчера, даже и думать не хотелось. Постой…
Вот откуда запах дерьма. Он то думал, что так несёт с нечищеного годами клозета, а здесь вон оно что! Сын фермера сморщился. То, что он сидит в луже мочи, уже мало беспокоило его. А вот то, что эта лужа натекла с места, где выпотрошили вчерашнего горемыку… Бенджамин не справился с желудочным позывом и громко крякнул, облевав решётку и пол.
— Эй там! Ещё раз блеванёшь, будешь языком всё вычищать. Понял меня? Выродок.
Бенджамин прикрыл рот рукой и зажмурился. Только бы снова не стошнило. Только бы… Думать о хорошем! Нужно думать о доме! Мать, наверное, сейчас на стол накрыла. Выставила огромную кастрюлю гороховой каши с поджаренными куриными желудками. Да! Именно с поджаренными! И только с куриными — от гусиных у него изжога. А отец поставил у табуретки бутылку свежевыгнанной. Ту, которая 58 градусов.
В животе заурчало от голода. Рвотные позывы отошли на задний план. Бенджамин попытался сосредоточиться на окружающей обстановке.
У камина о чём–то говорили мучители. Едва стоящий на ногах парень, через силу елозил по полу шваброй. Получалось плохо. Окоченевшая тряпка скребла по камню словно кусок полена.
Не в силах больше наблюдать за потугами измученного пленника Бун снова отвесил сутулому товарищу подзатыльник.
— Ты чего, Додо? Не врубился что ли? Епископ с меня кожу снимет за такой бардак, а я потом с тебя. Сам убирай, если черенки ничего не могут. Бегом!
Сутулый недовольно фыркнул. С психом взял ведро и набрал в него воды. Доковылял до держащегося за швабру пленника и от всей души пнул того под зад. От подлого удара сзади, одноглазый распластался на вымазанном фекалиями полу. Додо по–козьи заржал и неумело плесканул сверху водой. Проходя мимо стонущего от боли и унижения парня, наклонился и прошипел:
— Ночью, шкура! Ночью.
