— Если так они прижимают, то где-то не там жмут, — сказала она. — Пиджаку уже семьдесят один. Он не наркодилер.
— Мы бы хотели с ним поговорить, — продолжил Катоха.
— Найти его не составит труда. Он дьякон в этой самой церкви. Кое-кто зовет его дьяконом Каффи. Но большинство зовет Пиджаком, потому что он в них любит щеголять. Теперь вы легко узнаете его имя. Больше ничем вам помочь не могу. Мне здесь еще жить.
— Хорошо его знаете?
— Уж двадцать лет. С двадцати восьми.
Катоха быстро подсчитал в уме. «На десять лет моложе меня», — подумал он. Поймал себя на том, что поправляет форму, чтобы скрыть небольшое брюшко.
— Кем он работает? — спросил он.
— В основном подрабатывает. Все понемногу. В какие-то дни трудится в «Алкоголе Иткина». В другие — убирается в подвале. Выносит мусор. Ухаживает за садом у нескольких белых в округе. У него к этому талант. Может сделать с растениями что угодно. Он этим славится. И тем, как пьет. И бейсболом.
Катоха ненадолго задумался.
— Это он судья матчей между вами и Вотч-Хаусес? Тот, кто кричит и обегает все базы?
— Единственный и неповторимый.
Катоха рассмеялся.
— Забавный мужичок. Я иногда видел матчи, когда был в патруле. Там еще был чертовский игрок. Какой-то пацан… лет четырнадцати, что ли. С ума сойти, как бросал мяч.
— Это Димс. Его и подстрелили.
— Да вы шутите.
Она вздохнула и помолчала.
— С двенадцати или тринадцати Димс каждое воскресенье сидел вот на том самом месте, рядом с вами. Пиджак — дьякон Каффи — он был учителем Димса в воскресной школе. И его тренером. И вообще всем на свете. Пока не умерла Хетти. Это его супруга.
«Вот поэтому, — с горечью подумал Катоха, — мне уже пора на покой».
— А что с ней случилось?
— Упала в гавань и утонула. Два года назад. Никто так и не понял почему.
— Как думаете, этот ваш мужик имеет к этому отношение?
— Пиджак мне не мужик. Я за жизнь падала низко, но не настолько. Я замужем. За местным священником.
У Катохи екнуло сердце.
— Ясно, — сказал он.
— Он не имеет никакого отношения к смерти Хетти — это я говорю про Пиджака. Так уж здесь бывает. Больше того, он здесь один из немногих, кто правда любил свою жену.
Сидела она очень спокойно, но в ее прекрасных оливковых глазах были такие глубокие мягкость и боль, что, заглянув в них, он увидел завихрения омутов; представил, будто видит мороженое, надолго забытое на столе для пикника под жарким солнцем. Сожаление лилось из ее глаз ручьями. Казалось, она прямо перед ним рассыпается на части.
