«Алчность, — думал он саркастично, зарываясь в землю. — Вот что это за болезнь. Я и сам ее подхватил».
Две недели назад посреди ночи в товарный вагон на пирсе прибрел престарелый ирландец, пока Элефанти со своими людьми грузил в машину сигареты. Ночные визитеры и странные субчики были обычным делом на такой работе — где надо сгружать контрабанду с борта, хранить ее или перевозить туда, куда попросит клиент. Но этот посетитель был странным даже по меркам Слона. На вид около семидесяти. Одет в потертый пиджак с бабочкой, белая копна на голове. На лице столько морщин и бороздок, что Элефанти на ум пришла старая карта метро. Один глаз заплывший — видимо, навсегда. Сам худосочный и болезный и дышал как будто с трудом. Когда он вошел, Элефанти предложил сесть. Посетитель с благодарностью подчинился.
— Не мог бы ты помочь человеку в нужде? — спросил старик. Да еще с таким ирландским акцентом, что Элефанти понял с трудом. Несмотря на хрупкость, голос звучал ясно, и говорил старик солидно и уверенно, словно войти в товарный вагон одного из самых непредсказуемых контрабандистов Бруклина в три ночи — так же просто, как пойти в магазин и попросить фунт болонской колбасы.
— Смотря что за нужда, — сказал Элефанти.
— Меня прислал Сальви Дойл, — ответил старикан. — Сказал, ты можешь меня выручить.
— Не знаю никакого Сальви Дойла.
Престарелый ирландец усмехнулся и оттянул бабочку.
— Он сказал, ты можешь кой-чего перевезти.
Элефанти пожал плечами.
— Я простой бедный итальянец с компанией по грузоперевозкам, мистер. И сейчас мы заработались допоздна.
— Стройка?
— Где-то стройка. Где-то хранение, где-то перевозки. Ничего особенного. В основном арахис и сигареты. — Элефанти кивнул на несколько ближайших ящиков с ярлыком «Сигареты». — Тебе сигарет не надо?
— Нет. Вредно для горла. Я певец.
— Что за песни поешь?
— Самые лучшие, — беспечно ответил старик.
Элефанти подавил улыбку. Не смог удержаться. Казалось, старый хрыч и дышит-то с трудом.
— Тогда спой, — сказал он. Сказал шутки ради и очень удивился, когда старик размял шейные мышцы, прочистил горло, встал, воздел небритый подбородок к потолку, развел тощие руки и разразился роскошным чистым тенором, наполнившим помещение великолепными переливами песни:
Как помню, стояли мгла и мороз,
И взялся Гудзон в берег бить.
Наш пастор на дрогах девушку вез
В могилку ее уложить.
Накрыта Венера, закрыты глаза,
Однажды была Виллендорфа краса,
В неглубокой могилке лежит…
