Не могу я не удивляться и тому, что мне кроме строительства храмов предписывается вести среди варваров миссионерскую работу, более приличествующую опытным проповедникам. Лавры великого архитектора Витрувия всегда были мною более стяжаемы, нежели лавры великого миссионера Ульфилы, и знания мои в строительном деле являются гораздо более обширными, нежели знания Священного Писания. К тому же, насколько мне известно, византийская церковь господствует на Руси уже не первое столетие, и боюсь, что миссионерство там возможно только такое, как среди закоренелых палестинских магометан, то есть либо путем обращения в истинную католическую веру их князей, либо, не приведи Господь, огнем и мечом.
Но не мне обсуждать решения церковных и мирских властей, тем паче столь глубоко уважаемого мною императора и не менее уважаемого архиепископа Конрада. Я помню, что многим обязан твоему покровительству, поэтому принимаю крест свой и обязуюсь с честью нести его в далекий и опасный путь.
Даль и опасность предстоящего пути подтверждаются и тем, что к указу императора приложена индульгенция святейшего нашего папы, посредством которой отпускаются все мои тяжкие и многочисленные грехи. Негоже мне кривить душою перед тобой, любезным моим земляком и духовником, поэтому скажу откровенно: лучше бы я еще пожил в Вормсе со своими грехами, нежели безгрешным отправиться в далекую варварскую страну. Но так было угодно его величеству, да и Господь наш Иисус Христос сказал: не судите, да не судимы будете.
Императорский указ был мне вручен рыцарем Храма Арнульфом из Кесарии и послами великого князя Георгия[2], правящего в русской столице Киеве. Признаюсь, для меня стало несколько неожиданным, что русские послы богато одеты, обладают самыми изысканными манерами и неплохо изъясняются на данной нам Богом высокой латыни. Не могу сказать, что я ожидал увидеть одетых в шкуры и заросших бородами варваров, все-таки послы — благородные дворяне. Но все же удивление я испытал.
Впрочем, мне пришлось услышать несколько фраз по-русски, и сей язык показался мне варварским, — но такое впечатление от любого языка обычно рассеивается, как только узнаешь его получше. Ведь, например, когда я работал в Святой Земле, то вначале мне казался варварским и арабский язык, без которого невозможно было обойтись, ибо огромное большинство тамошних мастеровых — неверные. Но когда я с Божией помощью выучил сей язык, то получал искреннее удовольствие от чтения в подлиннике таких великих поэтов, философов и ученых, как Имру-уль-Кайс, Аль-Фараби, Ибн Сина, Мутанабби.
