Прощание | страница 20
— За что?
— За правду.
И перед глазами мгновенно встал домик на берегу реки, ночь, мелкий дождь и ветер. И не было залитой солнцем площади, а только — горячий блеск, больших, все вобравших в себя глаз. Темень над Волгой, над всей землей, именуемой Российской империей.
— Прекратить! — крикнул офицер.
Его грубо оторвали от товарища, строй сомкнулся, серые шинели проплыли перед глазами.
— Прощай, Павел!
— Прощай, Максим. Не думал, что будет такое прощание!
И снова на площади задвигались тени, снова шум и гомон большого города заполнил все вокруг. Будто ничего и не было — ни конвоя с винтовками, ни блестящего офицера, ни серых лиц, ни серых шинелеЙ, ни горячих, правдивых глаз...
И — не было сил, совсем, не было сил...
VII
Стараниями друзей удалось собрать нужную сумму денег, чтобы отправить больного поэта на юг. На Плавника возложили трудную обязанность уговорить поэта ехать лечиться, убедить его в том, что деньги на дорогу — это аванс под будущую книгу, над которой он будет работать в Ялте, когда станет легче со здоровьем.
А со здоровьем было очень скверно.
Наступил момент, когда Богданович целыми днями не поднимался с постели, отказывался от еды, всю ночь напролет надрывно кашлял, задыхался, харкал кровью.
В редкие минуты затишья он любил говорить о будущем, о том, как белорусская культура займет почетное место среди славянских культур, о том, как придет время, когда все культуры соединятся в одну, общечеловеческую. А временами его вдруг охватывали тяжелые мысли, и тогда он говорил о гибели цивилизации, о том, что техника, развиваясь, поглотит и искусство и самое себя.
В «Белорусской хатке» организовали вечер и пригласили на него Богдановича. Но читать пришлось старые стихи — про осень, про старость, про лешего. Цикл «Из песен белорусского мужика» читать не разрешили. Но вышло так, что кто-то пустил по рукам рукопись «Эмигрантской песни» и «Погони», и это создало своеобразную атмосферу горячего сочувствия к поэту.
Он читал низким, глухим распевом.
Странные стихи про то, как бредет в оборванной шкуре леший-лесун по дорогам, рога обломаны о деревья, спешит старый бедняга в трясину, в теплые мхи... Странные стихи про то, как леший-лесун начинает перебирать струны-сосны и как игра на этом необыкновенном инструменте полонит весь свет.
Однако все, кто присутствовал на вечере, слышали за этими строками и другой голос — голос великой любви и безмерной боли за судьбу отчизны. И когда кончалось чтение, аплодисменты трепетными голубями взмывали в воздух. Еще и еще просили его читать. И провожали толпой, шумной и словоохотливой толпой молодежи.