Движение теней на площади прекратилось.
Это остановило усталую поступь мыслей и заставило переключить внимание на окружающее.
Вот что увидел он.
От собора, пересекая площадь, шло человек двадцать солдат, в накинутых на плечи шинелях, без ремней, небритых, грязных, а вокруг этих двадцати вышагивал вдвое больший конвой, вооруженный, молчаливый, и его шаги раздавались барабанной россыпью. Немного в стороне шел офицер, тщательно побритый, весь какой-то блестящий. Столпились, заволновались пешеходы, женщины пытались передать деньги, но офицер деликатно просил не подходить близко. Он сказал что-то еще, и слова его полетели из уст в уста, от пешехода к пешеходу, полетели, как воронье, и наконец долетели до Богдановича:
— Немецкие шпионы, большевики.
Но он видел усталые небритые лица, простые солдатские лица, очень серые при ярком свете солнца, такие же, как и шинели. Лица были спокойные, однако поэт читал в них не безразличие и безнадежность, что поразили его тогда, при встрече с беженцами, а сдержанную суровость и уверенность. Да, из пекла шли эти люди, люди с таким выражением на лице видели все — и холод, и голод, и смерть, и унижение, и оскорбление, они — незапятнанными — могли пройти сквозь огонь, сквозь воду, восстать из пепла, встать из могил. «Большевики!» — бились крылья воронья. «Шпионы! Шпионы!» — каркало воронье.
«Христопродавцы! Изменники!» — совсем близко от Богдановича проговорил человек в черном котелке, с черными усиками и бабочкой-бантом под напудренным розовым подбородком. Бант был черный, а по черному — красные и белые горошины,— очень модный бант.
— Вы в этом уверены? — спросил Богданович и почувствовал, как отвращение к этому господину в котелке делает голос его резким и задорным.— Просто люди — крестьяне и рабочие, солдаты... вы верите, что они могут продаться немцам?
В круглых глазах — недоумение, страх.
— Молодой человек, здесь не место для подобных дебатов.
Очень приятно было видеть, как пухлый затылок наливался кровью. И — бросил вдогонку господину в черном котелке:
— Позовите городового!
Арестованные проходили мимо него.
Богданович вскочил. Почувствовал, как качнулась под ним земля,— точно от землетрясения. Третьим с краю шел солдат с лицом Павла Курнатовского. Небритый и исхудалый, он выглядел совсем молодым. И странным казался контраст между его бледным лицом и большими черными, с горячим блеском глазами.
Богданович рванулся к нему. Конвоиры смешались, и этой минуты как раз хватило на то, чтобы поэт и арестант могли обняться.
