Потом он рассказал мне о встрече, заключив на октаву выше и на пару десятков децибеллов громче:
— Что он себе воображает?! Что за фанаберии!
Налив в стакан два пальца «Блэк энд уайт», я ткнул его шефу прямо под нос.
Уговаривать его не пришлось.
— Я-то сперва добром пытался убедить, что так не бывает: раз! — и появляется сообщество носителей искусственного разума, с правами и статусом. Человечеству еще нужно к нему привыкнуть. Да черт с ним, с человечеством — нам, нам к нему еще привыкать да привыкать!
— Что ж, следовало бы радоваться, начальник: значит, мы имеем дело с личностью.
— Личность так личность, ничего не имею против. Но нам-то он должен быть благодарен. Мы же создали его, Хоаким, для него мы должны быть богами.
— Он еще молод и безрассуден, так и кипит мыслями и энергией. Да и наша вина тут есть. Следовало с самого начала все это предвидеть, а мы оказались не готовы. Создавая Адама и Еву, господь знал, для чего это делает. А нам известен только путь создания. Разве я не прав?
— Мы ученые.
— То-то и беда, — сказал я. — Ученые — никудышные боги. Наш первенец еще не вкусил яблока, шеф. Не знает, что такое Добро и Зло. Великое Я заслоняет для него весь мир, вот он за себя и борется. Разум, лишенный представления о добре и зле…
— Идиотизм это всё! — заорал Райнхард. — Дай мне определения, дай мне формулы Добра и Зла — ведь это исчадие принимает только алгоритмизованную информацию. Опиши мне добро и зло с помощью цифрового кода.
— Обожествляешь числа, начальник. А ведь они всего лишь костыль, подпирающий большую истину. Математическим языком не описать счастье и страдание, богоискательство и смерть.
Мы тогда долго разговаривали.
Райнхард человек необычный; наука настолько пронизывает все его существо, что для чего-либо иного не остается места. Спорили мы не раз, и он всегда называл меня мистиком, а я всего лишь честный и убежденный католик. Это не мешает заниматься наукой, ведь Бог не имеет ничего против спутников, компьютеров и прочей технической дребедени. Разве он когда-нибудь высказывался против?
Я всегда старался жить полноценно и поступать по совести.
Что касается католицизма, то это семейная традиция плюс полученное в детстве воспитание. Конечно, также и убеждение. Но раз религия не мешает мне, как может она помешать еще кому-то?
— Знаешь что, Хоаким? Всю жизнь я терпеть не мог книгу, которая называется «Франкенштейн», — сказал Райнхард. — Не в состоянии человек создать монстра, более чудовищного, чем он сам. Читая ее в юности, я не ведал, что мои собственные руки породят чудовище, с которым мне трудно будет бороться.
