– Кто такой «Дзюба»?
– Соседский пёс. Слушай, Бояринов! Ты ехал мимо? Вот и катись дальше.
– Значит, любишь, – полковник продолжал говорить спокойно, не пряча при этом лучезарную улыбку.
– Что? Что ты сказал?
– Говорю: не разлюбила. Если бы было наоборот, ты бы не встретила меня столь агрессивно. Это психология.
В это время из дверей выскочил Артём. Настя взяла его за плечи.
– Это не папа. Это чужой дядя. Тёма иди домой. И прихвати это с собой, – она передала ему зонт и миску. – Я сейчас приду.
Когда юный художник удалился, полковник продолжил разговор:
– Тёма? Я посмотрел в личном деле нелюбимого тобой мужа – ему восемь лет недавно исполнилось. Это наводит на определённые подсчёты и мысли.
Настя вскипела:
– Проваливай из моей жизни. Сколько можно повторять?
Сергей медленно стал приближаться к ней.
– Муж знает, что это мой сын?
– Не подходи!
– Конечно, знает.
– Я сказала: не подходи!
– Пацан, вылитый я.
– Я закричу!
– Кричи! Ты стала ещё прекрасней. Удивительно! Просто расцвела!
– Я полицию вызову.
– Куда? В эту глухомань?
– Бояринов, отстань от меня!
– Не отстану. Ради тебя я перевёлся в Китеж.
– Сволочь! Ради меня он перевёлся. Как язык поворачивается?
Бояринов схватил бывшую возлюбленную за талию:
– Такой ты мне всегда особенно нравилась – ядерный реактор страсти.
– Отпусти! – Настя стала вырываться, пытаясь при этом расцарапать лицо Сергея: – Ненавижу!
– Врёшь.
– Презираю!
– Обманываешь!
– Пропади ты пропадом!
– Только вместе с тобой.
Он резко развернул её в пол оборота, придерживая руки, и наклонил.
– Ждала меня? – глядя глаза в глаза, ласково спросил он.
И поцеловал. Настя жадно встретила его губы. Затем переключилась на щёки, лоб, подбородок, ресницы, шею, страстно шепча при этом:
– Ты вернулся! Я так ждала, все глаза проглядела. Серёжка, где ты пропадал всё это время? Господи, что я делаю? Я всегда осуждала других за такое. Господи, господи, господи…
Она резко отпрянула и оттолкнула его:
– Нет, нет, ни за что.
– Настя!
– Проваливай, я сказала, – в её голосе уже не было ни страсти, которая прорвалась секундами раньше, ни железных ноток, характерных для начала этого разговора. Только холод. Лютый, безжалостный холод.
– Настенька, – он попытался снова её обнять.
Но не успел. Девушка ловко проскользнула в дверь и закрыла её на щеколду. Прижавшись спиной к косяку, она зажала лицо в горячих ладонях: господи, мамочка, как я могла? Это предательство. Это подло и низко. Бояринов, аккуратно постучав в дверь, тихо позвал:
