Да, пустая оболочка, из нее выжали все, что только можно, не способная даже сюжет для ебучего блога снять!
Ты жалок, Владислав Продольченко, но идешь на кухню, сверкая слезящимися глазами и влажными щеками из-под капюшона, где на столе лежат упакованные таблетки, и рекоменданции по приему.
Пирацетам, циклодол, севекроль – Слава охуевает, увидев на последнем ценник в шесть кусков, кокетливым пять девятьсот двадцать, тридцать семь. Ему бы доставать инструкции, читать их с лупой, заедая запиской Белецкой. Он же отрывает лапки из картона, между делом вычленяет из бумажек, вызывавшими рак, и глотает из всех коробочек по одной. Запивает теплой водой из чайника – ею можно заваривать чай, напрочь игнорируя врачево "начинать с половинки", ему хуевейше, какие вопросы??? И под язык уже знакомый феназепам, доползает до дивана и снова отрубается на одеяле, не удосужившись прикрыть срам.
Где он сейчас находится? Фона нет и если у пустоты есть аналог для глазок – вот он, вырезанный из бумажек, с прокрашенными задниками. Слава видит ее – одного с ним роста и комплекции, только кожи почти не осталось, и длинные, спутанные, белые пакли, струящиеся от запутавшихся в них бабочек. И в этот раз у нее знакомые глаза и губы, Слава их видел в те далекие времена, когда подходит к зеркалам, беспечный и такой глупый, не понимающий своего счастья…
– Славочка, ты держишься молодцом! Как ты наврал той тетеньке, респектушки и уважульки – я все правильно сказал – поворачивает голову на бок, тонкой шеей, по-птичьи. – Чо я пришла? Да так, напомнить тебе, Славяночка, что ты от нас не убежишь, протекшую крышечку заедая колесиками!
– Я всегда буду с тобой, всю твою жизнечку! – девушка подходит близко-близко, шепчет на ухо стальным, трескучим, не мягоньким, девчачьим, – неубежишь, – и вокруг них разразилась пасть геенны огненной.
– Ты будешь жить долго, Славочка, очень, твори любую херню, ходи в церковь, помогай Сашеньке, что не де-ла-й окажешься после очень приочень болезненной смерти здесь! Спокойная внешне, она кричит ему в лицо, а Слава просто Слава, с трепетом спрашивает, поможет ли будущий Продольченко, не думая в этот момент ни о чем. Огненные реки, как в орзаммаре под ногами застывшая магма, источающая жар, слезает с ног кожа, оголяя крассное кровоточащае, нелицепртятное, на застывшем скелетом кальцием.
– Конечненько, спрашивай!
– Белецкая знает? Считает меня сумасшедшим? Она…
– Нет, да, знает, что у тебя будет такой мрачный овощизм, когда закончатся яркие галлюцинатушки – точная копия его ладоней гладят недобородку на лице, под треск адских печей.
