В вышине перевёрнутый кратер солнца низвергает вниз смертоносную лаву, которая загоняет меня в ловушку в дальнем углу кафе: вместо желанной свежести я получаю вонь мух и тошноту от плесени прогорклого масла, корицы, ванили, акации каррубы,>59 бобов, пота, ладана, аммиака, аниса, жасмина и клоаки. К счастью, чашка вербены увлажнила мой раскалённый мозг между позвякиванием посуды и тунисско-французским голосом, рассказывавшим:
– Первая часть фильма разворачивается в маслянистых водах Нила на дахабие, вторая между двух громадных тюков хлопка, нагретых августовским солнцем, а третья – в Константинополе. Это оригинальный и шумный город. Очень громкий и звучный! Каждое утро нас будили весёлые голоса буйволов, кур, ослов, коз, коров. Большая гостиница, расположенная отвесно, над расположением кочевников, чьи просторные дворы забиты сеном, отходами, собаками, верблюдами, гусями, голубями. Изящные аисты возвышаются на красной черепице низких крыш, которые, как кажется, пережёвывают и выплёвывают наружу караваны домашней скотины и пыльные лоскутки людей, еле волочащих ноги. Великолепная панорама, подходящая буквально для всего! Мы достигаем кинематографического эффекта посредством массы кривых, с пятнами бирюзовой краски лачуг, высовывающихся слева, за круглым виадуком, закреплённом на изящных арках. Главная сцена разворачивается в автомобиле, мчащемся на огромной скорости по этому виадуку, спускающемуся в глубокую долину, где лиловый дым медленно поднимается над покрашенными в синий цвет домами.
– Здесь трещина! – бормочет чернокожий авиатор. – Кайруан это город медленной смерти в полной жизни долине! Мне надоело поджариваться на солнце как яичница. Мне следует лететь в направлении оазисов. Вчера на заре я вылетел из Каира на своём маленьком туристическом аэроплане. Миновал Триполитанию>60 и Тунис и взял курс на Эль-Канару.>61 Какая воздушная пантомима! После того как две огромных волны известняка, гранита и песка колыхались передо мной в небе в течение получаса полёта, они, кажется, внезапно окаменели в конвульсиях горных ущелий. Они хотят преградить мне путь в пустыню! Однако Геракл пробил эту стену для меня, именно для меня легендарным ударом своей ноги. Я пролечу сквозь пробоину на высоте ста метров, пока десять тысяч пальм толкаются и теснятся, быстро-быстро, активизируя вращающийся зубчатый механизм их верхушек, обеспокоенных тем, как бы им избегнуть самум, и придерживаясь водной нити отеческого уэда,
