Возможно, рбки и хмчки были переходной стадией между зверями-нейрозомби и объективными животными – но мы не хотели пока об этом думать. Вообще, вокруг было слишком много вещей, о которых мы не хотели пока думать. Так или иначе, животные занимали в нашей – здесь требуется элегантный сквозной эвфемизм, причем требуется слишком давно – послежизни? – намного больше места, чем мы изначально предполагали.
И одинокий домашний кот, юркнувший под органные трубы, – это, несомненно, удивление, вопрос и загадка. Чей-то сбежавший кот-нейрозомби? Память каких-то людей, гулявших по этому кладбищу и регулярно встречавших белого кота? Часто же он им встречался.
Действительно, после того вечера я стала замечать кота каждый день – иногда около церкви, иногда просто в лесопарке, где он пробирался между деревьев и смешно, как лиса, мышковал в стожках палых листьев.
Приблизиться к нему было сложно: он отбегал, а потом останавливался и внимательно наблюдал, что я буду делать. Я хотела его поймать – приманивала кусочками сырой печенки, которые аккуратно, как письмо о своем отчаянии, выкладывала тоненькой линией на лиственном одеяльце. С каждым разом он подходил все ближе.
На седьмой день я его поймала – запихнула, как рыбу, под пальто (почему как рыбу? откуда это ощущение мертвого ледяного холода, гнущегося упругого стального хребта под сердцем? куда и к кому я ходила с рыбиной за пазухой – и если не я, то кто же тут по этому парку вообще гуляет и зачем этих людей восстанавливали?) и потащила домой. Мне наконец-то было о чем поговорить с мужем!
До этого я не понимала, о чем с ним разговаривать, кроме как о своем убийстве, до которого мы оба не дожили. Я никогда не любила котов, но мне нужно было действие, а мужу, как он как-то оговорился, был нужен кот. Да и время будто заморозилось – было совершенно неясно, чем заниматься; я понемногу писала что-то вроде эссе о том, как мы были собаками, муж продолжал строчить, как на швейной машинке, свадебные ленты бесполезного кода, я готовила завтраки, хотя при жизни редко готовила, – и была счастлива обсудить какие-нибудь свежие новости, потому что иначе мы обсуждали эти кровавые ножевые несвежие новости.
И вот новость, огибающая кровавую дорожку разговоров, которой в доме уже достаточно накапано, – я поймала в лесопарке белого кота! Притащила его домой! Он тяжелый, странный! Что с ним делать – непонятно! Если это память, фон и необъективная вещь – надо отпустить (или перестать наблюдать – кот исчезнет). Если нейрозомби – отнести назад в парк. Если это кот, ктик – а что кот? Что делать с котом? Собаку я понимаю, у меня были собаки. Я бы с радостью притащила в дом собаку – но собаку так не поймаешь. Собаки все с людьми ходят, на поводках. Максимум разрешено подойти и спросить, можно ли погладить. Пообниматься, почесать грудку, похлопать по жилистому окорочку. Но – не уведешь, не похитишь. Собака – часть человека. Как нога, как рука, как душа. А кот – это художественная автономия со своей конституцией и отдельными глинистыми, земляными, мышиными паспортами всего, что кота населяет. А населяет его какая-то чертовщина, честно скажем.
