Но, по большому счету, мужчина просто смыл все краски с этого мира. После последних событий он окончательно перестал различать цвета окружающей действительности. От отчаяния и безразличия.
Серость бытия отражала полный самоконтроль, хладнокровность, ясность. Ему больше не нужна бликующая яркость дня, радужность эмоций и приукрашенность лживых фраз.
Он поджег сигарету, затянулся… положил в пепельницу фильтром вниз, чтобы она могла медленно тлеть. Мужчина давно бросил курить, она нужна была для выедающего глаза дыма. Та седая поволока, что тянулась от сигареты, была его спутницей. Змееподобной искусительницей, что заставляла его принимать самые отчаянные решения.
Свое место пребывания он называл Пенитенциарий (от лат. poenitentia – «раскаяние», «покаяние»). Когда законы страны, законного суда и Бога перестали действовать, он самопожертвованием вовлек себя в эти стены тайного пантеона.
***
Матрос Лаврентий лежал на земле, ощущая, как соленая волна хлыщет его по плечам и лицу. Но больше всего он чувствовал боль в области печени, которая была пробита штык-ножом в рукопашном бою с японцами. Российская эскадра была разбита, корабли потоплены, и лишь судно, на котором служил Лаврентий, смогло дотянуть до ближайших островов. Сойдя со шлюпок, небольшая группа выживших матросов приняла бой за героически погибших своих братьев, восхваляя Родину и отстаивая честь русского солдата. Но схватка была не на равных: многочисленная армия японцев хладнокровно расправилась с выжившими, навсегда оставив их тела на чужеродной земле.
Поверженный Лаврентий, пытаясь не сжимать веки от страха и боли, притворился мертвецом. Он лежал, истекая кровью, сочащейся из раны в районе печени. Боль и резь пронзали его тело, но звук хруста грудной клетки рядом лежащих товарищей пугал его еще больше.
Японские солдаты не щадили никого, повторно возвращались и добивали раненых винтовкой с четырехгранным штык-ножом ударом в сердце. Подойдя к Лаврентию, лежащему в луже крови с уже воткнутым штыком в печень, японский солдат не стал добивать поверженного.
Лаврентий лежал недвижим еще долго, силы его покидали, он то отключался, то приходил в себя, полз, пытался встать и снова падал, кричал от боли и знал – ему оставалось жить считанные минуты. Лаврентий упал… время шло… вода омывала его тело… Штык оставался в нём и, по-видимому, это было его спасением.
Сегодня ровно неделя, как случилась душераздирающая трагедия. Она стала переломной в судьбе кузнеца. Он как никогда осознавал ту хрупкость и целостность нашей жизни, возможность утраты того, что дороже всего на свете. Эту данность Мирон принял, пропуская глубоко через себя, вспоминая первые минуты отчаяния, когда его дети исчезли. Тот ни с чем несравнимый крик отчаяния, что овладел отцом во время поиска своих детей.
