Юра сунулся в комнатушку, выдохнул, услышав бабушкин храп. Вытерся полотенцем и переоделся, листал комикс, пока мочевой пузырь не убедил выйти под дождь. На цыпочках, чтобы не выдать себя, он сбегал по-маленькому, предварительно изучив кровлю сортира. Казалось, из темных окон хозяйского дома за ним внимательно следят.
Выходя на улицу, Юра погасил свет. Вернувшись, снова клацнул выключателем, взъерошил волосы… и ахнул.
Бабушка сидела на койке в одних рейтузах. Ее грудь испещрили глубокие царапины. Кто-то писал ножом на дряблой коже. Скругленные буквы чужого алфавита, диковинные символы…
Посетила дикая абсурдная мысль: бабушку распаковали, как жвачку, теперь ее или съесть, или выкинуть.
Глаза бабушки слиплись от желтого гноя. В уголках рта скопилась слизь. Ноздри выдували что-то похожее на белесые икринки.
– Ба-а-а…
Бабушка исторгла из чрева поток бурой рвоты. Подняла к слепым глазам дрожащую кисть.
– Внучек… – проскрежетала она. – Беги!
Юра побежал. Рванул к хозяйскому дому, заколотил в дверь. Дверь открылась, он влетел в неосвещенную прихожую.
– Дядя Коля! Бабушке плохо! Дядя Коля!
В гостиной беззвучно работал телевизор. Показывали репортаж о перезахоронении царской семьи.
– Бабушке пло…
Заскрипели половицы. Из темноты, воняющей погребом, подвалом, могилой, вышел дядя Коля.
Юра сразу понял, что ему не помогут. Дядя Коля двигался по комнате плавно, словно змея, словно Майкл Джексон, словно по льду скользил. В пятерне он сжимал тесак из подаренного бабушкой набора. Круглые глаза мерцали.
– Мне жаль, пацан. Ты не виноват. Мы не можем хлебать помои весь год. Надо детей кормить.
При упоминании о детях из-под лежака выползли по-пластунски близняшки-моли. В дверном проеме справа возникла тощая жена с карапузом на руках. Карапуз тер о пухлые щечки кроличью голову, посасывал ушко.
Контуженный ужасом, Юра все же выдавил слабое:
– Мама знает, где мы.
– Вы утонули, – печально сказал старик. – Купались в шторм и утонули.
– Нет-нет-нет-нет.
Юра попятился в коридор. Спиной отворил дверь и едва не свалился с порога. Заштрихованный нитями дождя, у калитки караулил Вовочка. Со стороны курятника крались, ссутулившись, Сашенька и толстая жена. Перекрывали пути к отступлению.
«Что с их глазами? – ужаснулся Юра. – Что с их зубами?»
Тени роились за деревьями. Шуршали кроны на ветру.
– Хлюпик мой! – зарычал Вовочка.
– Старуху жри! – рявкнул Сашенька.
– Цыц, щенки! Поделим поровну!
Сыновья почтительно склонили головы. Дядя Коля шел к ошеломленному Юре, и его рот распахивался… распахивался… распахивался… Челюсть скособочилась. Рот стал пастью, зевом, ощетинившимся кривыми собачьими клыками. Полыхнувшая молния отразилась в лезвии тесака. В промежутке между небесной вспышкой и небесным грохотом что-то темное приземлилось сверху на дядю Колю, сбило с ног.
