– Бабушки не всегда знают, что лучше для внуков.
– Снежана…
– Чего? – Как ему нравился этот ее взгляд через плечо, сквозь разметавшиеся волосы!
– А мы друзья?
– Конечно.
– А можно я буду называть тебя Снег?
– Тебе можно все.
Он вернулся к обеду, предчувствуя хорошую взбучку, но выяснилось, что бабушка не покидала комнаты. Лежала, укрытая легким пододеяльником, лицом к стене.
– Ты не заболела?
– Знобит… – Голос был каким-то чужим, словно звучал из железной трубы, из канализации.
Бабушка водила пальцем по обоям, очерчивая узор виноградных усиков.
– Сходить в аптеку?
– Не надо. Пройдет.
Он помялся в дверях, размышляя, стоит ли рассказать бабушке о выходках дяди-Колина сынка. Решил не тревожить ее в таком состоянии.
– Приготовить тебе что-нибудь? – сказал, и вспомнил про кухню, и похолодел. Вдруг Вовочка еще там? Потрошит кролика…
– Я не голодная. Себе приготовь. Или купи чего. Кошелек в сумке.
Это было неожиданно.
– Ну… я тогда посижу во дворе.
Бабушка скоблила ногтем обои. Юра захватил деньги и тетрис, вышел за калитку и устроился под шиповником. В голове прокручивалась одна и та же фраза, сказанная Снежаной напоследок: «Я приду ночью».
«Ночью».
Непогода разогнала бабок с пирожками. Пораньше закрылись палатки. Мелкий тоскливый дождь поливал лиман. Прыгал по насыпи бесхозный надувной шар, парили салфетки, сметенные со столиков летнего кафе. Юра неприкаянно шатался по поселку. Вот кладбище, набитое крестами и кенотафами, взрыхленная почва, примотанные проволокой венки. Вот степь, перекати-поле гоняются за ползучими облаками пыли. Вот остановка и автобус, идущий к Юриной маме.
И море. И стремительно сгущающиеся сумерки.
Голод привел Юру в шашлычную, где прятались от дождя отдыхающие. Он встал в очередь. Впереди лысый тип тискал подгулявшую пассию, ворковал: «Ты прелесть», но из-за акцента слышалось «прелость». Позади кудахтали тетки:
– Это оно кажется мелким. Ежегодно кто-нибудь да утонет. И трупы не находят.
– Тебе чего, мальчик?
Юра не заметил, как пришла его очередь.
– Три чебурека.
– Это твоя бабушка тут права качала?
– Нет. – Юра посмотрел продавщице в глаза. – У меня нет бабушки.
Он поел на террасе, придерживая кепку, чтобы не улетела, и к концу трапезы промок до нитки. Один чебурек оставил: бабушка покушает, когда очухается.
А если не очухается? Если умрет, и ему придется в пассажирском автобусе везти труп домой?
Обуреваемый тревогой, он семенил по грязи. Чуть не спутал калитки, ломанулся к соседям. По всей улице дома погрузились в темноту. Фонари не горели. Не лаяли псы. Во дворе дяди Коли было подозрительно тихо. В беседке успели убрать.
